Княгиня

Это было сродни откровению, глаза Франческо разбегались при виде ни с чем не сравнимого великолепия. На фоне розовевшего на востоке предрассветного неба четко отпечатались ряды колонн, темные и могучие, уподобившиеся сильным рукам, стремившимся объять весь мир. Их увенчивала целая рать фигур святых, которые несли службу над закруглявшейся колоннадой, и присутствие каменных покровителей и защитников истинной веры вселяло надежду на несокрушимую мощь пристроек собора, делая его неприступным для зла.

Франческо, затаив дыхание, ненасытным взором человека, только что обретшего зрение, вглядывался в расходящиеся гигантским полукружием сооружения. Именно такой он и представлял себе эту площадь: невиданной по своей красоте, возникшей как чудо-результат слияния воедино расчетов математика и воображения художника. Все здесь было преисполнено значимости, каждый камень, каждая пилястра — все являло собой литеры исполинского алфавита.

И она была его площадью! Его мечтой, воплощенной в мраморе и камне!

Открытие оглушило Франческо, будто Господь Бог с размаху огрел его кулачищем. Что же это такое? Как это могло произойти? Словно пьяный, он снова и снова заставлял свой взор странствовать вдоль построек, в попытке охватить композицию в целом, угадывая в камне свои, в муках рожденные, выстраданные идеи, вглядываясь и вглядываясь, будто не в силах поверить тому, что представало перед его глазами. Да, никаких сомнений быть не могло — он видел, он узнавал свою идею, свой гениальный замысел: вот она, чашка с двумя ручками, образ планеты Сатурн, увиденный им когда-то давно в подзорную трубу княгини и навеявший эту идею. Лишь вон та трапециевидная площадь, притулившаяся к фасаду собора, была не его — ее сотворил кто-то еще, но обе вместе, большая и малая, образовывали нечто вроде балдахина. Но разве это было суть важно? Он ведь создавал свой замысел применительно к пьяцца Навона, а возводивший это чудо здесь, перед собором Святого Петра, вынужден был приспосабливаться к совершенно иным условиям.

Внезапно его охватило сильное волнение. Сейчас Борромини больше всего хотелось опрометью броситься отсюда, но он не был в состоянии и пошевелиться. Этот огромный характерно изогнутый овал, эта четырехрядная колоннада — разве могли они быть результатом случайного совпадения? А если нет, то результатом чего они были? Может, некий злой демон внушил им с Бернини одну и ту же идею? Чтобы в очередной раз поиздеваться над ними?

Франческо почувствовал себя объектом дикого, бесстыдного розыгрыша, он казался себе глупой мартышкой, сражающейся с собственным отражением в зеркале. Да, но как убедиться, как доказать истинность своих догадок? Архитектурное решение площади во всех основных пунктах соответствовало его первоначальному замыслу, везде, куда ни посмотри. И если отличие, решающее отличие, все же имелось, то искать его следовало не снаружи, а изнутри.

Франческо невольно застонал. Да, пока что истина не открылась ему, но ключ к ней был у него в руках. Если эта площадь — действительно его, то в ней должна присутствовать тайна — тайна ее совершенства. А разве эта площадь не совершенна? Он уже ни на что не надеялся, и ничто его более не страшило. Но достанет ли у него сил выслушать ответ, прямой и честный? И получить его ровным счетом ничего не составляло, стоит лишь сделать несколько шагов, чтобы во всем окончательно убедиться. Но не было на свете ничего тяжелее, как отважиться на эти несколько шагов.

Франческо шагнул в сторону от обелиска, затем еще раз, медленно, волоча с трудом повинующиеся ноги, будто пытаясь преодолеть незримые силы, препятствовавшие ему, но неудержимо влекомый вперед, к некоей точке гравитации. Он ориентировался здесь безошибочно, зная это место как свои пять пальцев, он мог бы и с закрытыми глазами попасть туда, куда требовалось, — тысячи раз Франческо мысленно проделывал это, отмечая его на своих чертежах и эскизах.

Так что от истины его отделял всего лишь шаг. Трясясь от волнения, Франческо вдруг замер на месте, сконцентрировав внимание на этой, вдруг ставшей зловещей отметине, охваченный паническим страхом и неодолимым желанием, как отчаявшийся грешник, представший перед оракулом. Вот она, точка схода эллипса, центр всего и вся этой площади. Франческо выжидал, он медлил, наверное, куда больше Адама, не решавшегося надкусить принятый им из рук Евы плод древа познания. Решаться или нет на этот последний шаг, который определит все? Он ощущал себя беспредельно одиноким, всеми отринутым, будто оставшись последним из людей на земле — ничтожной пылинкой в сотворенной Господом Вселенной без конца и края.

И тут лица его коснулся солнечный луч, положив конец всем размышлениям и колебаниям. Последний шажок, и площадь откроет ему свою тайну.

Да, площадь была совершенна!