Княгиня

О, тогда вы должны поделиться ими со мной!

— Стоит ли? Это всего лишь первое озарение.

— Прошу вас!

Кларисса повела Франческо к столу, на котором лежал листок бумаги, и подала ему оправленный в серебро грифель.

— Хотя бы набросок. Мне очень хочется увидеть его.

Как бы нехотя Франческо взял в руки грифель, но стоило ему провести несколько штрихов, как он уже был в своей стихии. Спокойно и сосредоточенно он расчертил контуры фонтана, обелиска, пояснил, как обелиск соотносится с каждой страной света. В его голосе звучали теплота и уверенность, будто сейчас и здесь, поясняя свой замысел, с каждой добавленной линией он обретал себя. Внезапно остановившись, он с сияющими глазами посмотрел на княгиню:

— Позвольте сделать вам подарок, княгиня?

— Подарок? — удивленно переспросила Кларисса.

— Надпись на фонтане я посвящу вам.

— Но, — воскликнула Кларисса, — это самое ценное из того, что вы имеете!

— Именно потому я и хочу сделать вам такой подарок. Прошу — на память об этом вечере.

Он произнес эти слова так обыденно, как нечто само собой разумеющееся, и Кларисса не смогла воспротивиться.

— Я охотно приму ваш подарок, синьор Борромини. И поверьте, я способна оценить его по достоинству.

Теперь взор его темных глаз уже сиял. Видя, как искренне тронут Франческо, сама Кларисса вынуждена была сглотнуть подкативший к горлу комок. Волна теплого чувства, ощущение естественной, никем не навязанной близости к этому человеку охватили ее. У нее никогда не было брата — может, она только что обрела его во Франческо Борромини? И вдруг ей показалось, что она снова дома, в Англии, хотя целый континент отделял ее от родины. На миг перед ней промелькнуло лицо Маккинни, но укора в нем не было. И Кларисса невольно улыбнулась, впервые за многие, многие недели.

— Вы действительно полагаете, синьор Борромини, что лишь искусство способно даровать нам утешение? — негромко спросила она. — Разве не бывает других моментов, когда мы ощущаем, что у нас есть душа?

— Кроме искусства, мне ничего не знакомо. — Кашлянув, он вернул ей грифель. — А что еще может нас утешить? Религия?

— Пожалуйста, оставьте себе этот грифель, — вместо ответа попросила Кларисса. — Мне тоже хочется сделать вам подарок.

И Франческо не стал отказываться.

— Благодарю вас, княгиня, — ответил он, па мгновение коснувшись ее руки. — Все чертежи и эскизы этого фонтана обещаю выполнять только им.

Борромини поклонился.

— Вероятно, уже поздний час. Думаю, мне пора.

— Да, вы правы, уже почти девять.

Кларисса тоже встала и проводила мастера к двери. Там подала ему руку.

— Благодарю вас за то, что вы пришли ко мне, дорогой друг. Пожалуйста, заходите еще, если у вас появится желание! Я всегда рада видеть вас!

4

На улице царил ад, будто с цепи спустили целую тьму дьяволов. Хотя донна Олимпия предприняла все, чтобы карнавальные шествия проходили поодаль от дворца папской фамилии, тем не менее шум на освещенной факелами пьяцца Навона стоял неимоверный — римляне пили, пели, танцевали. Напялив карнавальные маски, люди отдыхали, наверстывали упущенное, сбрасывая с себя бремя воздержанности и благочиния, выпуская на волю сдерживаемые целый год плотские инстинкты. Бурлил карнавал, ежегодная увертюра к продолжительному посту, предшествующему Воскресению Христову.

Не замечая маскарадной суеты, Франческо Борромини шествовал по улицам и переулкам, весь во власти клокотавших внутри чувств. И все-таки есть на свете чистая, светлая радость, счастье, о котором он до сего вечера знал лишь понаслышке, то самое безоблачное счастье, когда миг уподобляется вечности. И он пережил этот миг! Франческо прикидывал, кто из его знакомых сейчас мог быть счастливее его, и ни одно имя не приходило в голову. Да, княгиня раскрыла ему глаза! Юпитер сияет ярче Сатурна! Как же она права!

Сейчас он готов был расцеловать каждого встречного, так охватило его чувство невыразимой, неописуемой любви к миру. Как он жил до этого вечера, недоумевал Франческо. Да и жил ли вообще? Слова княгини пронизали его душу блаженством, и, уйдя из палаццо Памфили, Франческо понял, что не может просто так отправиться домой — его обиталище слишком тесно, чтобы вместить свалившееся на него счастье. Остановившись он огляделся вокруг. Ликующая толпа в домино сорвала у одного из веселившихся, судя по всему, юнца, маску с лица. И внезапно перед публикой предстала изборожденная морщинами физиономия старика. Брызжа слюной, беззубый рот старикана исторгал на обидчиков проклятия.

Франческо раздумывал — куда пойти? Ведущие к Тибру переулки заполонила людская масса. Он выбрал обходной путь на Квиринал. Вопли радости и пение утомили его, он жаждал побыть наедине со своим счастьем.