Княгиня

Донна Олимпия сердито затеребила четки в поисках затерявшегося среди бусин крестика. Чекка Буффона была известной в городе куртизанкой, которая, по словам Камильо, пару недель назад пробилась в фаворитки кардинала Барберини. Арест ее у всех на глазах, да еще в маске, да еще на Корсо — и то и другое куртизанкам на период карнавала воспрещалось — явно вывел старика из себя. Донна Олимпия раздумывала, что в такой ситуации предпринять. Стоит ли в сложившихся обстоятельствах вызвать главу рода Барберини на серьезный разговор? Или лучше убраться подобру-поздорову? Она выбрала последнее.

Еще раз высунувшись из окошка кареты, она распорядилась:

— В церковь Санта-Мария-делла-Витториа!

* * *

Небольшой храм на улице, ведущей к Порта-Пиа, был переполнен. Сюда устремились все желающие своими глазами взглянуть на последнюю работу маэстро Бернини. Большинство их даже не потрудились снять карнавальное убранство: тут присутствовали лекари и адвокаты, китайские мандарины и испанские гранды, арабские калифы и индийские махараджи. Сняв маски и головные уборы, все в почтительном молчании, разинув рты, сгрудились у левого придела. Давка была такая, что донна Олимпия с трудом пробиралась через толпу.

Люди, узнавая ее, расступались, давая пройти, по толпе пронесся ропот. Минуя образовавшийся коридор, Олимпия поглядывала на лица римлян, стоявших по обе стороны. Если судить но их выражениям, горожане готовы были простить кавальере Бернини досадный промах с колокольнями. Может, Памфили все же поторопились, поручив возведение фонтана Борромини?

Стоило донне Олимпии взглянуть на алтарь, как она остолбенела. Устремлявшиеся с обеих сторон потоки света высвечивали скульптурное изображение Терезы. Святая возлежала на ложе из облаков, вперив экстатический взор в ангела, собравшегося пронзить ее копьем. И уже в следующее мгновение у донны Олимпии не оставалось сомнений, кто позировал Бернини.

— Ах ты, дрянь! — прошептала она, опускаясь на колени. — Ах ты, двуличная стерва…

Рука ее невольно стиснула четки. И проблемы с Камильо, и необходимость примирения с Барберини, и присутствие большого количества людей — все было вмиг позабыто. Она продолжала неотрывно смотреть на алтарь. Какая же отвратительная самодельщина! Триумф порока! Увековеченное в камне мгновение омерзительной похоти под личиной божественного мистического откровения… Обезумевшая от испепелявшей страсти, готовая отдаться ниспосланному небом жениху, этому глумливо ухмылявшемуся купидону, похабная груда плоти молила уестествить ее копьем… К чему этот ворох одеяний? Он никак не скрадывает бесстыжую наготу, скорее подчеркивает ее. А вожделенно полуоткрытый рот? Кажется, из него вот-вот исторгнется сладострастный стон.

— «Стрела пронзила сердце мое… — бормотала про себя донна Олимпия слова святой. Она знала их наизусть, без устали повторяя их снова и снова, стоило ей впервые прочесть эти строки. — Неисчерпаема была сладость боли той, и любовь захватила меня без остатка…»

Допна Олимпия не могла оторваться от созерцания порчи, подобно утопающему, который с мольбой и ужасом взирает на недосягаемый берег. Откинутая в порыве страсти голова, лицо, на котором отпечаталось блаженное упоение… Жгучая, неистребимая ревность волной поднималась в ней. Разве мог скульптор, пусть даже мастер масштаба Бернини, нафантазировать подобное? Эта страсть, это невыразимое блаженство — Кларисса не могла не изведать их в объятиях кавальере! А ей, донне Олимпии, самой могущественной из всех женщин Рима, приходилось проводить ночи подле урода, брюзгливого старца, услаждая его распадающуюся плоть. Клокотавшая в ней ярость вызвала головокружение.

Пытаясь овладеть собой, она притиснула четки к груди. Мысль Олимпии лихорадочно работала, не давая ей опомниться, она даже не ощущала боли от креста, впившегося в ладонь острыми краями. Что предпринять? Как поступить? Ответ был только один: вышвырнуть потаскуху из дому! Плеткой отхлестать, как приблудившуюся сучку! Но разве это что-нибудь решало? Что происходит с выгнанной из дому сучкой? Она тут же находит себе очередного кобеля для спаривания. Донна Олимпия сжала в ладони крест, будто силясь раздавить его. Нет, если желаешь проучить отщепенку как подобает, надлежит держать ее при себе. В стенах своего дома. Только тогда обретешь власть над ней, только тогда ей не уйти от расплаты.

Внезапно донна Олимпия ощутила боль от укола. Оторвав взор от алтаря, она взглянула на ладонь. Из раны сочилась темная кровь, каплями падала на мраморный пол, где в черном круге застыло изображение черепа, зазывно скалившегося ей, будто из преисподней.

6