Княгиня

— Не могу с уверенностью сказать — возможно, мне и попадалась эта книга. И все же меня поражает ваша неисчерпаемая фантазия. Откуда вы только берете все новые и новые идеи?

Не успел Бернини ответить, как донна Олимпия обратилась к Клариссе:

— Жаль, что ты не поехала со мной. Ты даже не понимаешь, что пропустила. Но что с тобой? Ты побелела как мел! Снова уколола палец?

— Нет-нет, ничего.

Кларисса склонилась над вышивкой, чтобы скрыть смущение. Если еще минуту назад она сомневалась, то теперь все сомнения отпали: Бернини действительно использовал ее как натурщицу, чтобы напомнить публике о себе. По мере продолжения беседы страх Клариссы усиливался: сейчас Олимпия даст понять, что ей все известно. И будто в подтверждение кузина спросила Бернини:

— Могу я полюбопытствовать, кавальере, кто служил вам моделью?

Кларисса невольно подняла голову. Донна Олимпия в упор глядела на нее: строго, испытующе, без тени приязни.

— Нужно быть очень смелой женщиной, чтобы отважиться на такое.

— Мне… мне казалось, вы знаете, — смущенно ответил Бернини, бросив умоляющий взгляд на Клариссу.

Когда взгляды их встретились, она, почувствовав, что краснеет, опустила голову.

— Мне очень жаль, донна Олимпия, — ответил он. — Однако мой долг художника велит мне хранить молчание.

— Да-да, конечно, — сделанным пониманием ответила Олимпия, — это я так, из чистого любопытства. Вы совершенно правы, подобные вопросы лишь отвлекают от главного. Главное ведь не то, кто вам позировал, она не в счет, главное — само произведение, а оно — ваш бесспорный успех! Но мне хотелось бы переговорить с вами сейчас совершенно о другом.

— С удовольствием готов вас выслушать, — заявил Бернини, с явным облегчением восприняв перемену темы разговора.

— В этом-то я как раз и не уверена, кавальере, — рассмеялась Олимпия. — Тема не из приятных. Как я понимаю, вы на грани банкротства? До меня даже доходят слухи, что вас намерены изгнать из вашего палаццо. Это правда?

— Всего лишь домыслы, распространяемые синьором Борромини. Он утверждает, что мой дом якобы препятствует расширению Пропаганда Фиде, и всеми средствами пытается добиться сноса. Но я не думаю, что есть серьезные основания для беспокойства.

— Разумеется, их нет и быть не может, если вспомнить о куда более серьезных вещах, о которых вам нынче приходится задумываться. Нет, — повторила Олимпия, покачав головой, — прискорбная история с колокольнями явно пошла вам во вред. Небось, все заказчики, как один, позабыли дорогу к вам? Не могу и не желаю поверить в такое. Во времена Урбана вы ведь были не кто-нибудь, а первый художник Рима.

— Как вам, наверное, известно, папа Иннокентий не проявляет ко мне подобной благосклонности. Однако я не собираюсь по этому поводу корить судьбу. Придет время, и истина восторжествует.

— Да, время, время… Но разве можно уповать только на него? Иногда, знаете, время не очень торопится раскрыть нам истину. Не забывайте — мир несправедлив, он склонен замечать лишь внешний лоск.

— Потому я и намерен продолжать работать.

— Отлично, кавальере. Ах, если бы я только знала, кто смог бы вам помочь!

И с искренним сочувствием она посмотрела Бернини прямо в глаза.

Тот выдержал достаточную паузу, затем осторожно, будто на ощупь, чтобы невзначай не сморозить лишнего, спросил:

— Не хочу показаться вам слишком назойливым и даже дерзким, но все же могу ли я просить вас, донна Олимпия, ходатайствовать обо мне перед его святейшеством папой Иннокентием?

— Меня, кавальере? — На сей раз Олимпия с прежней убедительностью разыгрывала изумление. — Я? Кем вы меня считаете? Боюсь, вы преувеличиваете мои способности — я всего лишь слабая и незаметная женщина.

— То же самое говорила о себе Агриппина, и все же Нерону без нее ни за что бы не стать императором.

— Да-да, — согласилась донна Олимпия. Было видно, что она польщена. — У меня на самом деле сердце кровью обливается, когда я вижу, как художник, создавший такие произведения, страдает из-за, вероятно, поспешного решения. Стыд и срам для всего города.

Выразив таким образом соболезнование Бернини, донна Олимпия умолкла и, напустив на себя сосредоточенный вид, принялась лихорадочно размышлять.

— Ничего не стану вам обещать, но попытаюсь, — проговорила она после паузы. — Выберу удобное время, когда его святейшество будет готов прислушаться ко мне, и…

Она не договорила фразу. Кларисса боковым зрением заметила, как Бернини силится ответить улыбкой на улыбку донны Олимпии, и даже сумела разглядеть неподдельную мольбу в его темных глазах. Что же он должен был испытывать в эту минуту?

— Хотя, — продолжила Олимпия, — чтобы вступиться за вас, я должна быть уверена, на что могу рассчитывать, кавальере. Как мне знать, достойны ли вы моей помощи?

Кларисса видела, что Лоренцо отчаянно пытается преодолеть себя, время от времени бросая на нее полные мольбы взоры, будто она сейчас могла ему чем-то помочь.