Князь

Они стояли друг против друга на расстоянии вытянутой руки и – разделенные непроницаемой стеной. Древний колдун, сумевший так быстро восстановить свою плоть, был опасным противником – но его чары не могли одолеть запретной для порождений магии черты. Князь мог легко пронзить врага косарем или пробить голову кистенем – но понимал, что поразить колдуна способен только заговоренный древними новгородскими волхвами, священный меч Гостомысла. И все, что оставалось двум врагам, неуязвимым друг для друга, – так это сверлить друг друга взглядами и перекидываться злыми обещаниями.

– Посмотрим, что случится уже через два месяца, когда опустеют погреба твоих рабов и им захочется выйти в поле, к налившимся соками нивам, – прошипел колдун. – Они сами свяжут тебя и принесут к моим ногам.

– Кто тебе сказал, что у тебя есть два месяца, глупый чужак? Завтра же я подниму холопов в седла, и они исчертят все мое княжество струями заговоренной воды. Той самой, через которую ты не можешь переступить. Все твои мертвяки и ты сам окажетесь в маленьких загончиках, где я их всех, никуда не торопясь, расчленю на мелкие косточки, а тебя оставлю бегать из угла в угол на каком-нибудь болоте. Надеюсь, ты бессмертен и будешь выть там на луну много-много веков.

– Это мы еще посмотрим.

Белург развернулся и, опираясь на посох, торопливо похромал к Боровинкиной горе. Большая часть мертвецов отворотилась от деревни и двинулась следом. Андрей понял, что угроза проняла-таки древнего чародея, и он задумал ответные ходы. А еще понял князь, что отдавать украденное из могильника золото ему нельзя ни в коем случае. Похоже, расплавленное волхвами копье – это амулет колдуна, вместилище его магической мощи. Без амулета он опасен, и только. С копьем – станет всесильным.

– Фрол, полыни мне еще надери. – Князь забрал у старосты поводья, вскочил в седло и помчался в сторону кладбища.

Быстро обернувшись, он уже через четверть часа спешился на причале, намотал поводья на низкую ветку ольхи, предупредил мальчишку:

– Посиди пока. Конь мне сегодня еще понадобится.

Левший при виде господина зашевелился, поднимаясь с чурбака, браво перехватил бердыш. Доложился:

– Пахом с мальчишками вернулся, Андрей Васильевич. Перекусили, отдыхают ныне. Княгиня тоже к себе от жары ушла.

– Чем перекусили?

– А-а-а… – растерянно протянул холоп. – Это… Остывало же, княже.

– Понятно. Голодом решили уморить?

– Дык, счас девок позову, печь еще горячая, затопится быстро.

– Брось, все равно не успеют. Посудину какую-нибудь принеси, только не шуми. Пусть все пока на корабле посидят.

Получив от Левшия недавно вымытую, еще влажную крынку, Андрей спустился к воде и стал наговаривать:

– Ты, вода текучая, текла из-за гор, из-за темных болот, через землю пробивалась, под солнцем грелась, от скверны очищалась, от злобы выгорала. Нет на тебе слова ни злого, ни доброго, нет в тебе воли ни плохой, ни хорошей… – После чего уселся на берегу, поставил крынку между ног и замешал в воде могильную землю, приговаривая: – Прими, вода, знак земной, знак упокойный, живому неведомый, мертвому неодолимый. – Потом растер несколько веток полыни, прошептав семь раз: – Прими горечь полынную, горечь живую, человека пугающую, колдовство убивающую, жить и нежить разделяющую. – И наконец, закончив взбалтывать зелье, закончил наговор: – Не ты меня встретил, то я тебя приметил, не ты меня нашел, то я тебя выследил, не вы меня отпел, а я тебя съел. Съел тебя мой порог, мой пол, потолок, мое окно, моя печь. – Князь снял нательный крест, осенил им три раза крестообразно бурую смесь: – Отведи, Господь, от меня врага, колдуна-мужика, бабу-ведьму, девку-удавку, тоску-мытарку, крест с покойника, ополоски с подойника, мыло с обмывания, свечу с покаяния. Кто меня станет убивать, пусть будет страдать. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Не своею силой, волею Господней, не своим словом, молитвой Божией, не своей душой, а Духом святым храни раба Божьего Андрея от глубокого омута, от сырой могилы, от взгляда черного, от слова злого, от браги хмельной, от девки дурной, от колдуна и колдуницы, от корыстной чаровницы, от лихоманки ломучей, от чащобы дремучей. Услышь слово мое смиренное, дай мне силу свою безмерную. Аминь.