Князь

Воевода Хворостинин, послав вестников с сим важным известием своим сотоварищам, немедленно кинул на врага стремительную казачью конницу. Держась подальше от выстроившихся к битве вражеских мушкетеров, казаки старательно пытались просочиться к обозу. Делагарди направил против них закованную в кирасы тяжелую конницу, русские побежали… Но через полверсты, когда разгоряченные победители гнали врага мимо заболоченного осинника, им в бок практически в упор ударили пушки. Конница смешалась, а когда увидела вылетающих во встречную атаку боярских детей в добротных доспехах и с опущенными рогатинами — повернула назад. Через несколько минут шведская тяжелая конница смяла шведских же мушкетеров, не рискнувших стрелять по своим.

К тому моменту, когда к полю боя подтянулся русский Большой полк — разогнанный по окрестным чащобам шведский корпус уже прекратил свое существование.

Барон Делагарди плена благополучно избежал, но ему понадобилось почти полгода на то, чтобы восстановить боеспособность шведской армии. В сентябре он высадился возле крепости Орешек… И его корпус был почти полностью истреблен второй раз.

По иронии судьбы, именно Понтус Делагарди ровно за год до разгрома, сразу после взятия Иван-города, уговаривал короля шведского Эрика заключить мир с русскими, пока есть возможность выторговать выгодные условия. Теперь эта истина дошла и до монарха. Он вспомнил про преданного и ловкого барона Ральфа Тюрго, барон помчался в Россию к своему другу князю Сакульскому.

Государь Иоанн никого уже не принимал, от дел государственных отстранился. Боярская дума активно обсуждала вопросы опекунства, ей тоже было не до внешней политики. Говорить о мире в столице оказалось совершенно не с кем. Князь Сакульский поднялся в седло, вместе с бароном на перекладных домчался до Водьской пятины, где своим званием думного дьяка и честным словом поручился перед воеводой князем Ростовским, что выполняет царскую волю: завершить войну без крови, на условиях мирного возвращения захваченных свенами земель обратно во владения русского престола.

В мае тысяча пятьсот восемьдесят третьего года в безвестной деревеньке на реке Плюсса, близ ее впадения в реку Нарову воеводы, многие годы ведшие войну на истребление, встретились за одним столом. На два листа серой бумаги легли простые слова:

«Ратям русским и шведским друг против друга отныне не воевать, дабы государи русский и шведский договор о вечном мире приговорили».

Заключенное перемирие скрепили наделенные достаточными для сего полномочиями воевода барон Понтус Делагарди и воевода князь Иван Лобанов-Ростовский.[282]

Никто из присутствующих и не подозревал, что легко и быстро набросанная ими писулька, одно из многих тысяч полевых перемирий, составляемых воеводами воюющих армий; перемирие, которое не то что не накладывало никаких обязательств на сами страны, но и не предусматривало даже банального обмена пленными — что эта бумажка приобретет в исторической литературе некий сакральный смысл, будет наделена невероятными фантастическими качествами и станет цениться исследователями выше самого мирного договора, завершившего войну. Не знали они и того, что демаркация границы по условиям предполагаемого мира: возврат к условиям Ореховского договора — начнется только через двенадцать непростых лет.

Трудно поверить, но именно в дни переговоров о мире у Понтуса Делагарди родился сын, впоследствии нареченный Якобом. Тот самый, что в Смутное время — во исполнение договора о вечном мире, дружбе и взаимопомощи — в тысяча шестьсот девятом году приведет в Россию шведский пятитысячный корпус, чтобы сражаться на стороне русского царя против польских смутьянов.

После подписания перемирия, пользуясь близостью родного удела, князь Сакульский отправился в княжество, наняв ради этого небольшой псковский струг — рыбак и двое его детей только обрадовались возможности быстро заработать полновесный полтинник, не тягая сетей и не уповая в долгих молитвах на хороший улов.

Спустя десять дней в тихой бухте Вьюна Зверев ступил на причал, подивившись его добротному виду: бревенчатый помост, уложенный на сваи, стал заметно шире и носил следы недавнего ремонта. Зато сама усадьба выглядела тихой и пустой. Дворня, разгружавшая дрова, словно забыв о существовании хозяина, не обратила на Андрея никакого внимания. Князь не стал им мешать, вошел в дом, поднялся к своей светелке, толкнул дверь.

Женщина, сидевшая за его бюро, вскочила, испуганно вскрикнула, прижав ладони ко рту.

— Арина, ты ли это? — изумился Зверев. Дочь его стала выше, раздалась в формах, и он даже засомневался, что это и есть его хрупкий, угловатый ребенок.

— Батюшка!!! — Арина кинулась к нему, охватила за шею и громко разрыдалась. — Батюшка, батюшка, прости…

— За что, милая? За что… — Дочка не отвечала, роняя слезы ему за воротник. Даже спина намокла. — Аринушка, милая… Я так рад тебя наконец-то увидеть. Да что же случилось-то? Я вернулся, все хорошо.