Князь Арнаут

Какие бы безобразия ни творили христианские владыки, они непременно при этом поминали Господа Бога, как бы ссылаясь на него, мол, не я тут главный, а Бог, следовательно, он во всём и виноват, с него и спрос, а не с меня! Ренольд, безусловно, являлся сыном своего времени, Бога он так же, как и все другие, не забывал, по крайней мере, на словах — se Dieu plaist, se Dieu m’ait, то есть, если Богу будет угодно, если Бог поможет мне, милостью, волею Божьей... и так далее, и тому подобное. И вот этот самый Бог решил, что пришло время наказать Ренольда. Во всяком случае, когда Клариссима восклицала своё: «О Аймерайх! О Аймерайх!», она, так же как, впрочем, и сам патриарх, надеялась, что не только власти Ренольда Шатийонского в Антиохии пришёл конец, но и для самого неукротимого варвара настал час подлинного возмездия.

— Надо скорее ехать к императору Бизантиума! — восклицала блондинка. — Вот кто самый великий правитель из всех живущих на земле! Кайзер Мануил! Он — настоящий мужчина. Такой понимает толк в женщинах. Такой мог взять себе в жёны только немецкий женщина!

За десять лет жизни в Заморской Франции уроженка Тюрингии почти совсем утратила германский акцент. Но, когда Клара волновалась, он немедленно напоминал о себе. Сама же женщина, в свою очередь, не упускала случая напомнить избраннику о том, что он сделал правильный выбор, взяв её (в невенчанные, конечно) в жёны. Ведь у самого императора Мануила супруга была не кто иная, как Берта Зульцбахская (в ортодоксальном крещении Ирина)[119].

— Да, моя милая Клара, — проговорил патриарх тихо, но не менее взволнованно. — Да. Наступает наш час. Кошмар заканчивается. Скоро, наверное, можно будет ехать...

Это вот «наверное» ни в коем случае не могло устроить обычно благоразумную и предусмотрительную Клариссиму.

— Уже сегодня! Сей день можно ехать! Я ходила к гадалке, она сказала, что проходят три года, три месяца и три дня, а с ними исполняется мера страданий твоих! Мера наш страданий! О, мой Аймерайх, ты опять будешь править в Антиохии!

Не следует думать, что мудрая Клара повредилась от счастья умом. Удаление и, как они могли бы надеяться в своём христианском человеколюбии, казнь Ренольда вновь привела бы к ситуации девятилетней давности, с той лишь разницей, что наследнику престола, княжичу Боэмунду, исполнилось уже тринадцать. Ещё три года, и он станет рыцарем; теперь нет больше никакой нужды выдавать замуж своевольную княгиню! Если Бог поможет своему верному слуге, Констанс, скорее всего, придётся отправиться в Латакию, куда уже двадцать два года назад отбыла честолюбивая Алис Антиохийская.

История повторяется!

История повторяется и ничему, почти ничему не учит нас. Впрочем, не всегда. Многолетний опыт правителя и знатного вельможи, князя церкви, научил Эмери Лиможского тому, что никогда не стоит спешить. Патриарху даже не пришло в голову отчитать метрессу за общение с гадалкой, а ведь это как-никак грех. (Ещё бы не грех! А на что же тогда священники, если каждый шарлатан будет по-своему трактовать волю Божью? Тут людей с улицы допускать никак нельзя, это всё равно, что разбойника в дом приглашать! Конкуренция — дело тонкое, понимать надо!)

Простим монсеньору, не до того ему было, куда более важные мысли занимали воспалённое сознание:

«Что предпринять? Как поступить? Как сделать так, чтобы извлечь максимальную выгоду из ситуации?»

Патриарх уж нет-нет да и подумывал, что Господь и вовсе отступился от него. Всё, что ни происходило на свете, обращалось на пользу его ненавистнику. Не говоря уж о пошатнувшемся престиже (тут не всё так плохо, можно даже попробовать поиграть в мученика), Ренольд безжалостно растряс святительскую мошну. Спасибо христианнейшей королеве Мелисанде, помогла подняться, поправить положение. Сколько бесчестий нанёс патриарху князь, и что же? Выгнал святителя и в ус не дует, живёт себе припеваючи, точно ему и вовсе никакие попы не нужны. Да и паства, похоже, не скучает по монсеньору!

«Где же, где твоё: “И аз воздам”?! Где же оно, Господи?!»— не раз роптал Эмери. И вот, наконец, Бог услышал молитвы!

И всё же...

— Подождём, что скажет королева, — заключил патриарх и, улыбаясь не скрывавшей своего огорчения Кларе, добавил: — Обними меня, моя милая. Теперь всё будет хорошо.

Чтобы обеспечить это «хорошо», Эмери решил, что не лишним будет для начала отписать базилевсу. Патриарх знал, о чём попросить Мануила.

* * *

Пиры, пограничные стычки с неверными, дела городские, суд промеж вассалов, походы с королём против язычников, всё это требует немало времени. Так или иначе, за решением насущных проблем князь Антиохийский совсем забыл о существовании базилевса Мануила. И совершенно напрасно, потому что тот не забыл Ренольда, а в особенности его подвигов на Кипре.