Князь Арнаут

В общем, приехал жених, только, можно сказать, ногой сушу почувствовал, а тут новость пострашнее, чем в море качка, — будущая тёща видит себя совсем в иной роли. Да и то понятно, Раймунд мужчина, как говорится, видный, косая сажень в плечах, к тому же возраст, претенденту на престол тридцать семь, Алис лет на двенадцать меньше, чем не пара? К тому же она — мать, ну а какая же мать отдаст единственную дочь за человека чуть ли не на тридцать лет её старше? Лучше уж собой пожертвовать!

О том, кто вскоре пожалует в Антиохию, Алис загодя узнала через шпионов. Все норманны вроде как родственники, и полно их не только в Антиохии, но и в Лондоне, и в Париже, и в Мессине, и в Салерно, и в Неаполе, вот новость и добежала сначала до Рутгера, а уж от него и до Алис.

Вдова имела все основания надеяться, что дело выгорит, тем более что патриарх Радульф, в то время ссорившийся со своими клириками, обещал помочь княгине. И вот ясным апрельским днём Алис дожидалась во дворце суженого, а тот всё не ехал и не ехал. Она слишком поздно почувствовала подвох; служанка, обеспокоенная тем, что не может нигде найти ни без малого девятилетнюю Констанс, ни её мамку, сказала об этом Алисе. Но в этот момент княгиня оказалась уже не в состоянии что-либо изменить: мамку скоро отыскали с перерезанным (чтобы не вопила дурью) горлом, а вот что касается девочки... Единственное чадо княгини Алис, ещё утром игравшее в куклы, стояло перед алтарём в соборе Святого Петра, где предатель Радульф венчал наследницу и заморского жениха.

Алиса поняла, что проиграла. Во второй, теперь уже в последний раз удалилась она в своё вдовье имение в Латакию. На целых тринадцать лет княжество оказалось в крепких и порой жёстких руках Раймунда де Пуатье.

Почему он не выбрал более подходившую ему по возрасту вдову? Понять не трудно, представим себе, что у Раймунда и Алис не оказалось бы потомства, а между тем через пять-шесть лет Констанс достигла бы брачного возраста, она вышла бы замуж и... куда тогда деваться отчиму, заморскому регенту? Именно так, всего лишь регенту, байи (bailli) или, как ещё иногда называли, прокуратору, лицу с правами даже и не кровного родства. Представим на минуточку, что случилась бы трагедия, и Алис скончалась бы лет в тридцать? Раймунд оказался бы в этом случае за бортом, как выразились бы мы теперь. Ну и, конечно, как опять же мы и теперь сказали бы, жених из Пуатье чувствовал разницу.

Комментарий 2

Когда пала Эдесса, первая весть о страшном поражении христианства на Востоке, докатившаяся до Европы в начале 1145 г., показалась многим столь ужасной, что никто не хотел верить в это.

Некогда Эдесса стала первым приобретением крестоносного воинства и всегда оставалась его самым дальним форпостом, неким молом, далеко врезавшимся в необъятное мусульманское «море», такое большое, что даже и вся Франция вместе с Нормандией, Аквитанией, Провансом и даже Лотарингией казалась в сравнении с ним малозаметным «озерцом».

Населённая, как и прежде, преимущественно греческими и армянскими христианами, Эдесса никогда не располагала большой армией: собственные её силы равнялись приблизительно двум, двум с половиной сотням всадников, наполовину франкского происхождения, наполовину местного, то есть рекрутированных из армян, воспринявших рыцарские правила западных христиан.

В конце ноября 1144 г. атабек Зенги, самый страшный в ту пору противник франков, подошёл к Эдессе с большим войском. Граф Жослен Второй Эдесский, сын покойного Тель-Баширского Волка, поспешил отъехать в старинную отцовскую вотчину, предоставив гарнизону столицы самому постоять за себя. Армяне и франки мужественно сражались, но, когда из-за удачно подведённых подкопов рухнули стены, орды мусульман хлынули в город, и ничто уже не могло спасти защитников от резни. Попытка отбить город спустя некоторое время стоила жизни одному из франкских магнатов, Бальдуэну де Марэ. Самому Жослену удалось вырваться из турецкого кольца.

Не прошло и двух лет, как счастливый победитель, надежда правоверных, Имад ед-Дин Зенги пал от руки собственного евнуха, а сердца благородных мужей Запада уже кипели праведной местью. Бернар Клервосский призывал рыцарство в священный поход против турецких язычников. «Что вы, храбрецы, поделываете? Что, слуги Господни, вершите? — восклицал он перед толпами собравшихся. — Отдаёте святыни на поругание псам и жемчуг в корм свиньям?»

Когда стало известно, что сам молодой король Франции, а вместе с ним и властитель Германии готовы возглавить новое крестоносное воинство, младшие сыновья баронов и графов Европы валом повалили под знамёна столь значительных монархов. Бернар мог с чистой душой рапортовать папе Евгению о проделанной работе: «...где бы ни проповедовал я, там ряды крестоносцев множились, и несть им числа, города же и замки опустели...»