Князь Арнаут

— Тихо! Да не поднимется и в помыслах ваших рука ваша на слугу Господа нашего! Что было, то было! Ограничимся компенсацией, уплатой долга городу. Пусть его святейшество снарядит за свой счёт армию, потребную для того, чтобы раздавить паучьи гнёзда, Алеппо и Дамаск, сровнять их с землёй!

Несколько десятков глоток принялись дружно поддерживать своего князя. Едва ли кто-нибудь из присутствовавших сомневался в тот момент в выполнимости намерений Ренольда Однако его меньше всего волновала иллюзорность возможного успеха предприятия, он вовсе не собирался начинать решительную и глобальную войну с Нур ед-Дином, по крайней мере в ближайшем будущем. Где уж там штурмовать Алеппо и тем более Дамаск, вернуть бы хоть часть отобранного язычниками у Раймунда! Главное заключалось в том, чтобы припереть Эмери к стенке и заставить платить.

Князь не очень-то надеялся, что удастся обойтись без крови, и он был готов пролить её.

— Это вздор! Это поклёп! Клевета! — темнея лицом, завизжал тучный патриарх. — Вы — безумны!

— Вздор? — Ренольд не кричал, все и без того прекрасно слышали его зычный голос. — Долг христианина — вздор? Так, ваше святейшество? Мы не ошиблись? А наше безумие это, верно, желание воевать с язычниками?! — Князь обратился к гостям: — Не сомневаюсь, сеньоры, что примером здравого ума является сам глава нашей церкви. Да он, похоже, забыл не только стыд!

— Безбожник! Еретик! — завопил Эмери. — Я прок...

— Стража! — Громоподобный голос князя заглушил крик патриарха. — Взять его святейшество!

Однако, прежде чем стоявшие в дальнем углу воины успели подбежать к монсеньору, слуги его устремились на защиту господина, обнажив мечи. Стражники остановились, бросая вопросительные взгляды на князя. Тот криво усмехнулся и, потрепав пса за загривок, прошептал ему что-то, указывая в центр образовавшегося вокруг Эмери живого круга:

— Возьми!

Глаза патриарха расширились от ужаса, он даже и не заметил, как по ногам его побежала тёплая струйка. Слуги попятились, но один из них, до конца преданный господину, осмелился встать на пути страшного зверя. Меч не мог остановить Железного Луку, тот не зря носил прозвище, похожее на имя князя тьмы. Пёс прыгнул, сбив на пол человека. Не прошло и секунды, как клыки собаки вонзились в его мягкую беззащитную плоть.

— Взять его святейшество! — повторил свой приказ Ренольд. — Перебейте бунтовщиков!

Стражники, словно очнувшись от оцепенения, принялись с дьявольским рвением исполнять распоряжение господина. Часть их, орудуя секирами, мечами и кинжалами, быстро расправилась со слугами патриарха, другие схватили за руки его самого. Эмери почти не сопротивлялся, он никак не мог отвести взгляда от ужасного зрелища: никем не останавливаемый Железный Лука в упоении рвал горло несчастного смельчака.

— В цитадель его! — бросил Ренольд и, не глядя на солдат, которые поволокли прочь мешком повисшего у них на руках патриарха, обратился к гостям: — Праздник продолжается, дамы и господа.

VI

Праздник и верно удался на славу.

Небольшая часть собравшихся постаралась потихоньку покинуть пиршественную залу, зато оставшиеся веселились от души. Они произносили здравицы в честь князя, а тот в ответ не скупился на угощение.

О патриархе, казалось, забыли все. Эмери предоставили возможность сколько угодно упражнять голосовые связки в холодном и сыром подвале цитадели. Его святейшество мог кричать и ругаться хоть целую ночь напролёт. Равнодушные стражники привыкли ко всему, даже необычайно высокое положение узника не изменило их обычного, мрачно-философского отношения к жизни.

Патриарха подвела самоуверенность. Он неверно оценил расстановку сил. Положение вчерашнего кастеллэна заметно укрепилось, а заслуги самого монсеньора благодарные сограждане успели подзабыть, тем более что за шесть лет, прошедших с момента гибели Раймунда де Пуатье, Эмери успел наделать немало такого, что трудно сочеталось с его высоким духовным званием. Что уж и говорить, не беспочвенны, ох как не беспочвенны были обвинения, которые бросал в лицо патриарху князь; верно ведь, немало погрел руки святейший в период всеобщего смятения.

Горожане, разумеется, знали обо всём этом.

Так или иначе, пока Эмери гневно изливал душевные обиды каменным проплесневевшим стенам своего узилища, ни народ, ни нобли княжества не устроили под стенами цитадели демонстраций с требованием дать свободу патриарху. Ренольд же, прежде чем забыть обо всём, кроме веселья, строго-настрого запретил страже допускать к себе любого, кто вздумал бы докучать ему просьбами.

Белокурая Клариссима не спала почти всю ночь, чего нельзя сказать об утеснителе её бесценного Аймерайха.

Князь, утомившись пиром, уснул задолго до наступления утра. Зато и пробудился он как раз приблизительно тогда же, когда прекрасная, но неутешная метресса, неустанно бившая поклоны Господу, послушавшись уговоров служанок, прилегла и, совершенно обессиленная, сдалась на милость Морфея.

Впрочем, долго пробыть в его ласковых объятиях госпоже Кларе не удалось: в полдень горничная принесла весть, заставившую подругу патриарха забыть о сне.

* * *