Князь Арнаут

Уж кто-кто, а Ангерран дю Клапьер знал, что таится за торжественностью, которую напустил на себя его молочный брат. И верно, Эмери на пиру, да и вообще при каждом подходящем случае слишком часто распространялся относительно собственного высокого положения. Ангерран, как и его господин, прекрасно понимал, что продержать в камере патриарха долго не удастся. Весть о происшествии на пиру и о заточении святейшего рано или поздно достигнет ушей Фульке, патриарха Иерусалимского, тот обратится к королю...

— Да, — твёрдо ответил бывший оруженосец. — Я считаю, что под страхом кары Господней вам надлежит немедленно поднять монсеньора до заслуженных им высот.

Ренольд кивнул, он хотел уже отдать распоряжение, как вдруг заметил движение Фернана, внимательно прислушивавшегося к разговору Ангеррана и князя.

— Что тебе? — строго спросил последний Тонно́.

— Дозвольте сказать, ваше сиятельство? — В его голосе слышалась мольба. Мягкосердечный уроженец Жьена просто не мог отказать слуге, тем более что чувствовал — тот хочет предложить нечто дельное.

— Ну говори.

— Я знаю верный способ сделать монсеньора посговорчивее, государь, — проговорил Фернан, ободрённый разрешением князя. — Чело их святейшества не богато волосами. Если бы на челе этом появились бы ранки... ну как, к примеру, удумай милейший наш патриарх биться головой о стену подвала? Хорошо бы потом помазать ранки эти мёдом...

— Ты что несёшь?! — рассердился Ренольд. — Каким ещё мёдом?!

— Простите меня за глупость, ваше сиятельство, — залебезил Фернан. — Я путано выражаюсь, но я точно знаю, что, если человека с такими ранками, намазанными мёдом, выставить на солнцепёк, они, я имею в виду их святейшество, если уж не нынче же вечером, то завтра к утру перестанут гневить вас своим ненужным упорством.

— То есть, ты хочешь сказать, если немного разбить ему его тупую лысую башку, а потом намазать её мёдом, — князь указал на цитадель, — потом посадить его на крышу, он перестанет упрямиться и вернёт украденное?

Говорил Ренольд таким тоном, что, несмотря на выражения, которыми он пользовался, никто не сомневался, князь сейчас скажет: «Да как ты смеешь предлагать мне такое, презренный раб?!» — и прикажет посадить на место Эмери грума своего вассала, но...

— Слушай, Ангерран, а идея недурна! Что скажешь? — просиял Ренольд. — Их святейшество устроил себе тут довольно сладкую жизнь... за счёт моей казны. Но мы не вправе лишать его заслуженного, так ведь?

— Верно, — кивнул Ангерран. — Никто не давал нам права обижать благочестивого слугу Божьего.

— Но у нас нет другого достаточно высокого места для него! — воскликнул князь.

— И я, ваше сиятельство, не знаю ничего, что было бы слаще мёда! — подхватил молочный брат, точно речь шла о какой-нибудь проказе, что приходили им на ум в родном Жьене лет этак двадцать назад.

— Ты предложил, — начал Ренольд, обращаясь к Тонно, — тебе и исполнять. Возьми людей и займись его святейшеством. Смотри только, чтобы у него последние мозги из башки не вылетели!

Солдаты Ангеррана дружно захохотали. Они, конечно же, слышали разговор господ, обсуждавших предложение грума (оно, безусловно, никого не оставило равнодушным). Едва ли кто-нибудь из воинов сочувствовал Эмери, эти суровые люди, побывавшие не в одном сражении, целиком поддерживали князя. К тому же все искренне желали насладиться зрелищем и, чего греха таить, побиться об заклад: насколько хватит упрямства у патриарха.

Впрочем, не только они, но и все жители Антиохии скоро смогли насладиться чудесным спектаклем. К полудню обработанного святошу подняли на раскалённый свинец крепостной кровли. Мёд, которым смазали раны на голове Эмери не мог, конечно, оставить равнодушным окрестных насекомых. Они стали проявлять к монсеньору самое назойливое внимание. Он вполне обошёлся бы без них, отсутствие воды и несусветная жара (Сирия, прямо скажем, не Фландрия и даже не Лимож) и без того доставляли строптивцу немало мучений.

Звероподобный грум оказался прав, к утру патриарх согласился заплатить. Он сдался бы и раньше, но вечером, когда его святейшество притащили с крыши обратно в подвал, показавшийся Эмери райским уголком, монсеньор временно утратил способность здраво смотреть на мир. Он то блеял овцой, то кричал петухом, то лаял собакой. На святейшего вылили немало воды, прежде чем сошли на нет признаки сумасшествия.

С рассветом князь вновь посетил патриарха, и сделка была заключена. Поскольку на то, чтобы собрать деньги на выкуп, требовалось время, до уплаты оговорённой суммы Эмери оставался в темнице. Сколько удалось получить от него Ренольду, сказать трудно, история не сохранила банковских документов, где бы отразились условия этого кабального договора.