Князь Арнаут

Ренольд немедленно вспомнил, что кто-то рассказывал ему, будто в старину Танкред такими вот конями брал дань с тогдашнего эмира Алеппо[41]. Дюжина коней составила дань за пять лет, вот так удача! Однако... как ни возбуждён был младший сын графа Годфруа, он всё же заметил, наконец, что его люди окружены. Коннетабль не станет с ним драться, потому что на войне...

«Нанесённое ему оскорбление это всё равно, что пощёчина самому королю Бальдуэну! Тут и сам Луи не спасёт! Вот это да! Вот так влип! Что же делать?!»

От растерянности Ренольд обронил только одно:

— Конь?

— Точнее, кобыла, — произнёс Онфруа и добавил не без ехидства: — На случай, если у вас не было времени это заметить.

Раздался дружный взрыв хохота. Не только рыцари и оруженосцы коннетабля и барона, но даже и Ангерран с Пьером и все перепуганные бойцы, участвовавшие в конфликте, тряслись от смеха. Ржали даже кони. В том числе и тот, вернее, та, которая стала причиной позора отважного пилигрима. Вот так-так, рыцарь, который не сумел отличить жеребца от кобылы! Все, конечно, понимали, что молодой крестоносец прекрасно разбирался в данном вопросе, но всё же... «На случай, если у вас не было времени это заметить!» Это ж надо так поддеть!

Кровь ударила в голову Ренольду. Что делать? Драться с этим симпатичным стариком? Или со всеми сразу?

— Эта лошадь, шевалье, — продолжал барон, — украсит конюшню любого монарха. Вы можете взять её, но сумеете ли вы теперь дать ей достойное содержание? Думаю, что на сегодняшний момент это вам не под силу. Разумеется, после похода вы, как и подобает храброму воину, разбогатеете, но что к тому времени станется с этим прекрасным животным? Подумайте о нём, шевалье, прежде чем что-либо предпринять.

Галилеянин говорил так проникновенно, так плавно и баюкающе лилась его речь, что молодой человек невольно попал под обаяние его слов. К тому же Ренольду вдруг пришло в голову, что такая лошадь стоит десятка добрых жеребцов. Тем временем воевать сидя на ней он всё равно не сможет, она долго не выдержит его в доспехах, а тогда...

Барон, несомненно, понял, о чём думал рыцарь.

— Я готов купить её у вас, шевалье Ренольд, — громко произнёс Онфруа де Торон. — Назовите цену. Я куплю её не для себя, так как не считаю себя вправе владеть такой драгоценностью, я подарю её нашему королю...

«Королю? Нашему королю?.. — мысленно повторил кельт. — А почему бы мне не подарить её своему королю?»

Он так никогда и не понял, почему вдруг сказал то, что сказал. Губы сами шевельнулись и...

— Я, Ренольд, сеньор Шатийона, желаю подарить эту лошадь, доставшуюся мне в бою, — воскликнул он звонко, — Его христианнейшему величеству королю... Бальдуэну Иерусалимскому!

На какое-то время вокруг наступила тишина, полная почти физически ощутимой напряжённости. Может быть, причиной тому была жара? В такое время даже бывалые жители этих мест предпочитают полёживать в прохладе, а не сражаться в доспехах весом в сорок или даже шестьдесят фунтов[42].

Молчание, каким бы длинным ни показалось оно пилигриму, продлилось не больше секунды или двух и кончилось рёвом десятков глоток:

— Да здравствует мессир рыцарь! — закричали оруженосцы и их господа.

— Да здравствует мессир Ренольд! — подхватили Ангерран, Пьер и все «сукины дети», которые быстрее всех почувствовали, что воображаемая (почти уже осязаемая) верёвка больше не стягивает их шеи, и потому орали во все глотки: — Да здравствует мессир Ренольд!

— Да здравствует! — негромко подхватили их бывшие противники. — Да здравствует!

Не горланили только старшие, Онфруа де Торон и коннетабль. Последний метнул в барона злобный взгляд, но тот сделал вид, что ничего не заметил из-за светившего в глаза солнца, и внезапно зычным голосом закричал:

— Да здравствует король Бальдуэн! Да здравствует наш король!

— Да здравствует король! — ревело с полсотни глоток. — Да здравствует король!

VII

В ту ночь в лагере под стенами Дамаска Ренольду снился давно уже подзабытый сон. В последний раз наш молодой пилигрим видел его лёжа в постели после ассамблеи в Антиохии, когда вдруг перехватил обращённый к нему волнующий взгляд княгини Констанс.

Она показалась ему ангелом, божественным существом. Впервые беспутный гуляка подумал вдруг о том, как хорошо иметь дом, красавицу жену и детишек. Как здорово осесть где-нибудь. Время от времени отправляться на войну, в набеги или, например, поохотиться на зайцев, кабанов и волков. Чудесно было бы спускаться поутру в собственные конюшни, проверять, добро ли грумы и конюхи смотрят за конями, — молодому кельту виделись десятки или даже сотни коней со множеством слуг. Собаки, соколы, всё было своё, собственное.

Но... белый конь ударил копытом и, по обыкновению, всхрапнул... Сон кончился. Исчезла гора драгоценностей, пожухла смарагдовая трава, увяли ягоды-рубины, алмазы превратили в стекляшки.

И всё же... как она смотрела, как смотрела!