Князь Арнаут

Единство руководителей кампании лопнуло уже на второй или третий день осады. Предводители похода заранее решили, что если Дамаск падёт, то будет отдан сеньору Бейрута, Гюи Брисбарру. Его кандидатуру поддерживала Мелисанда и коннетабль Иерусалимского королевства, Манасс д’Йерж, но Тьерри Эльзасский, граф Фландрии, сделал предложение, которое показалось весьма привлекательным всем трём королям. Он выдвинул собственную кандидатуру на роль правителя Дамаска, в том случае, если руководители похода согласятся превратить завоёванный город и его освобождённые от владычества неверных окрестности в полунезависимое графство вроде Триполи.

Трогательное единодушие правителей привело в тихое бешенство баронов Утремера. Протест их был, как сказано, именно тихим. Многие из местных магнатов лично знали нужных людей в Дамаске, некоторые не раз встречались и с самим Онуром. Скоро среди войска поползли слухи о колоссальных взятках, выплаченных князем неверных известным своим благочестием пэрам Иерусалимского королевства.

Каковы были истинные размеры платежей Онура, сказать трудно, однако «в меню», вне всякого сомнения, входили и десятки тысяч туркоманских стрел, которыми служившие эмиру дикие, низкорослые всадники из безводных приаральских пустынь щедро осыпали отступавших пилигримов. Сотни и тысячи их остались лежать на земле так и не завоёванного Вавилона, на холмах близ Дамаска, который, как заявлял языкастый патриарх Фульке, следовало захватить, расколов тем самым пополам земли язычников. Единственное, чего добились франки-аборигены и гордые паломники, добравшиеся сюда из далёкой Европы, ценой невероятных лишений и десятков тысяч жертв, — это окончательно наметившийся раскол между сторонниками мира с мусульманами и приверженцами прямо противоположной точки зрения.

Безумные действия крестоносцев, напротив, лишь подтолкнули их врагов к объединению. И хотя многие из их властителей всеми силами сопротивлялись этому, они могли только оттянуть момент его наступления, не будучи в силах помешать глобальному процессу. Франки между тем едва ли в полной мере сумели понять, что означало для них поражение.

Как часто бывает, река судьбы совершила свой очередной, как правило, незаметный для большинства современников поворот. Словно бы солнце, до сих пор светившее им ярко, несмотря на отдельные облачка и тучи, то и дело появлявшиеся на небосклоне, перевалило за полдень, неуклонно двигаясь теперь к закату.

Для латинских государств, основанных пилигримами Первого похода, словно морем выплеснутых на побережье Леванта, начался отлив. Иерусалимское королевство медленно, но верно двинулось к катастрофе, к фатальному восемьдесят восьмому году своей истории.

Ренольд Шатийонский и его молочный брат и приятель по лихим делам Ангерран худо знали историю, первый, как мы уже говорили, кое-как умел читать и писать, второй и вовсе этих премудростей не постиг. Да и к чему? Не зря же говорят: «Кто до двенадцати лет остаётся в школе и не садится в седло, годится только в священники». Зато оба прекрасно умели орудовать мечами, что трое подручников Юлианны испытали на своей шкуре. Да и не только они...

Выйдя из тюрьмы в Антиохии, Ренольд, как мы помним, перво-наперво попросил у короля Луи денег в долг на обзаведение, с обидой заявив, что серая в яблоках кляча, на которой он проследовал в заключение и на которой приехал сейчас к своему сюзерену, оскорбляет достоинство доброго рыцаря. Так юный кельт обзавёлся неплохим конём и даже позволил себе роскошь приобрести лошадь для оруженосца. Кроме того, взбодрившийся пилигрим велел безмерно осчастливленному Ангеррану нанять несколько слуг, «каких-нибудь самых последних сукиных детей», «ублюдков грязной портовой шлюхи» и «отъявленных негодяев, по которым плачет верёвка, но для которых и её жалко». Так у младшего сына графа Годфруа вновь появилась собственная свита, или дружина из двух с половиной дюжин особей мужского пола, вполне удовлетворявших требованиям, предъявляемым к ним нанимателем.

Ещё одна особенность Второго похода состояла в том, что никому из его руководителей, кроме разве что короля Конрада и его дружины, сумевших захватить стратегически важный пункт на реке Барада, прямо под стенами города, вообще не удалось покрыть себя славой добрых рыцарей.

В первый день осады, когда армия франков нанесла чувствительный урон сделавшим вылазку дамаскцам, вожди экспедиции двинули Иерусалимский корпус на захват садов, которые уже к полудню оказались в руках христиан, которые принялись рубить засеки прямо из прекрасных плодовых деревьев. (Что поделаешь? Война).