Князь Игорь. Витязи червлёных щитов

Вон там на горизонте, в той стороне, где восходит солнце, виднеется Голубой лес и тянется он до самой речки Самары. Издали он и вправду кажется голубым. С севера, запада и юга раскинулись беспредельные степи, покрытые буйными весенними травами: ковылём, донником и чертополохом. А посреди них — Орель. Блестит на солнце серебристыми плёсами, шумит камышами, плавно катит свои тихие воды к шумному Днепру.

Всюду тихо. Ни души. Однако тревога не оставляет Ждана. Чужая земля! Половецкая! Сколько людей Руси — из Киева, Переяславля, Чернигова, Путивля — поглотила она! Сколько слез здесь выплакано тёмными ночами, сколько крови пролито и нечеловеческих мук принято! Где-то здесь и он маялся, где-то в глубине степи, а может, и совсем не далеко, и до сих пор изнемогают в неволе мать и сестра! А сколько их, безвестных женщин, девчат, мужчин, дедов и детей раскидано по злой воле половцев по безбрежному простору между Дунаем и Днепром, между Днепром и Доном, между Доном и Волгой, а в другую сторону, на юг — до Тмуторокани и до Обезов! И не счесть! Он хорошо помнит, что в каждом половецком роду пленников было столько же, сколько самих половцев, а после разбойнических нападений на Русь — и того больше. И каждый из этих несчастных грезил об освобождении, о возвращении на родную землю. Но очень мало кому посчастливилось.

Затем мысли Ждана метнулись в Киев, в хоромы доброго благодетеля Славуты, где осталась Любава. Как там она? Поправилась ли? Может снова болеет? А если поправилась, то чем сейчас занимается? О чём думает, что поделывает?..

Он задумался и не сразу заметил, как из Голубого леса выехал отряд всадников и направился к табору. А когда заметил, то мигом скатился с дерева и начал будить спящих:

— Вставайте! Вставайте! Эй, Самуил, половцы сюда едут!

Табор сразу ожил, зашевелился. Люди встревоженно зашумели, схватились за оружие.

Самуил вскочил на воз, посмотрел на приближающихся всадников, поднял руку.

— Спокойно, хлопцы! Спокойно! Не для того мы ехали сюда, чтобы воевать со степняками, а для того, чтобы торговать с ними. Поэтому оружие держите наготове, а в дело первыми не пускайте! Начнём сначала переговоры.

Половцы остановились на пригорке.

— Кто вы? И куда путь держите? — спросил старший.

— Я купец Самуил из Киева и держу путь на Тор, в стойбище хана Кончака.

— Что везёте?

— Женские украшения из золота, серебра, янтаря, стекла, а ещё полотно, мёд, воск, обувь, одежду, ножи, блюда… Все, что может вам потребоваться.

— Гм, правда, всё это нам нужно… А почему везёте именно Кончаку, а не Кобяку?

— У меня тамга от Кончака.

— Покажи! — Половец подъехал ближе. Присмотрелся. — Да, настоящая… Но всё равно ты поедешь не к Кончаку, а в стойбище Кобяка!

— Но… Кто ты такой будешь, что приказываешь мне куда путь держать?

— Я хан Алак! — гордо выпрямился в седле старший. — И ты не в земле урусов, а в Половецкой земле! Должен слушаться! Поедешь к хану Кобяку, а там — как он сам решит…

Пришлось покориться.

Переправились бродом через Орель, и в тот же день их обоз прибыл в кочевье Кобяка. И Самуил, и Ждан сразу заметили, что между юртами зеленела трава, которую ещё не успела вытоптать человечья нога, не видно куч мусора, который скапливается, когда орда долго стоит на одном месте, и тропинки к реке ещё не вышарканы до блеска, а едва намечены в траве. Это могло означать только одно: половцы стали табором здесь совсем недавно. Значит, прибыли откуда-то с юга, возможно с низовий Днепра. Какая же причина для этого? Ведь пастбищ для коней и скотины сейчас повсюду вдосталь…

Обоз остановился недалеко от речки. Его сразу же обступила шумливая гурьба. Десятки рук тянулись к возам, к коням, к попонам, которыми накрыты товары. Воинам хана Алака, что сопровождали обоз от Орели, пришлось пустить в ход нагайки, чтобы отогнать слишком любопытных.

— Не раскрадут всё у нас? — заволновался Самуил, готовя подарки для Кобяка.

— Не бойся за свои товары, — ответил Алак. — Мои люди будут охранять… Пошли!

Он повёл Самуила и Ждана к юрте хана, отличающейся от других большим размером и цветом — она была не тёмно-серая, а белая. Возле неё, на высоком шесте развевался на ветру длинный конский хвост — бунчук, а рядом с ним, на другом шесте полоскалась золотистая хоругвь с изображением змея-дракона с тремя головами. Чуть подальше выстроились в ряд юрты поменьше — для жён хана и детей, а ещё дальше — для слуг.

Возле входа стояли стражи. Один из них, поклонясь Алаку, откинул полог.