Князь из десантуры

– Точно, – подхватил другой, – кикиморы – они ведь из нагулянных дочек получаются, матерями задушенных. Им кого-нибудь в топь заманить – одно удовольствие. А ещё с лешими любятся и от того лесавок родят. Лесавки – они маленькие, по колено, но как накинутся гамузом, то и защекотят до смерти. Потом покойников находят – страшных, от щекотки посиневших. А ещё мертвяки по болоту цепочкой ходют и свечки носят в руках, а свечки те не для церквы – из жира утопленников сделаны. Синим огнём горят… Ох!

Оглянулись – холодные капли потекли по спинам: над трясиной парила цепочка огоньков, двигалась медленно.

Плоскиня рявкнул:

– Заткните ему кто-нибудь рот! Страху нагнал – портки менять пора. Всем спать, кроме караульных, завтра до рассвета вставать.

Сам улёгся на лежанку из елового лапника, прикрылся армяком. Спал плохо: то привиделся забитый насмерть после битвы на Калке монах, осуждающе качающий головой, и вытекший глаз дрожал на щеке старца, глядел, не мигая… То Плоскиня-отрок сидел в подполе, а наверху сильничали приколотую ножами к полу сестру: она выла от ужаса, а сквозь доски капала горячая кровь… Потом увидел, как сам на помосте сидит за длинным столом, пирует с монголами; а под ногами хрипят, задыхаясь, связанные русские князья и дружинники. Всё громче хрипят, всё страшнее; вот уже криком кричат:

– Плоскиня! Зачем обманом клялся на кресте? За что предал нас? Не будет тебе прощения, смерть лютая придёт. Уже пришла!

Атаман вскочил: вокруг метались бродники с перекошенными лицами, кто-то голосил:

– Смерть пришла!

Странный туман полз тяжёлыми клубами, и люди исчезали в нём, будто пожранные бестелесным чудовищем. Плоскиня схватил ближнего крикуна, тряхнул, заорал в лицо:

– Почему вопишь? Что случилось?

Бродник не успел ответить: в плечо вонзилась тонкая стрела, обвитая тёмной лентой. Лента вдруг ожила, соскользнула, вонзилась в лицо несчастного ядовитыми зубами…

Плоскиня охнул, отшвырнул умирающего – гадюка, недовольно шипя, начала свиваться в пружину, готовая к броску на новую жертву.

Атаман, скуля от ужаса, схватил саблю, бросился прочь. Натыкался в кошмарном мареве на своих людей, отталкивал, спотыкался о скрюченные тела. Бежал куда-то, не разбирая пути – под ногами хлюпало, земля разъезжалась, превращаясь в засасывающую топь.

Вот уже по колено жижа. Плоскиня брёл, с трудом выдирая ноги. Крики умирающих смолкли, стало тихо. Справа мелькнула тень – бродник выставил саблю, прохрипел:

– Кто тут? Зарублю!

Стоял, замерев, всё глубже погружаясь в трясину. Попробовал тронуться с места, и понял, что уже не сможет. Отчаянно попросил:

– Слышь, помоги, добрый человек.

Ответом был то ли хохот, то ли плач – совсем рядом. Из серой пелены возник низкий силуэт, приблизился. Волк?

Плоскиня пригляделся и почувствовал, как от жути каменеют внутренности, и в лёгкие уже не набрать воздуха. Полузверь-получеловек ловко перемещался на четвереньках, остатки одежды болтались лоскутами. Глаза горели мертвенным холодным светом. Протявкал невнятно:

– Не ищи тут доброго человека. Сихер не человек.

Атаман, не веря глазам, узнал половецкого шамана, с которым вместе отправлялся в погоню за беком Чатыйского куреня. Сихер пожаловался:

– Нет его. Не вижу теперь, не чую. Где искать? Как избавление получить?

Поднял морду и горестно завыл, обнажив отросшие клыки.

Плоскиня с трудом спросил:

– Кого… Кого нет?

– Ярилоу-у-у. Нет его. Теперь буду твою кровь пить, мясо есть. Голодный.

Атаман изловчился, выбросил руку с саблей – удар пришёлся в шею недооборотня. Звякнул о колдовскую стальную цепь, переломился, словно сделан был из гнилого дерева, а не дамасского булата.

Плоскиня всхлипнул, выставил перед собой бесполезный обломок. Сихер распахнул пасть, захохотал – ему ответило эхо. Потом сел по-волчьи на корточки, сообщил:

– Ждать буду. Как по шею засосёт – голову тебе отгрызу.

Плоскиня запрокинул лицо в беззвёздное небо и закричал, вложив в этот крик всю жажду жизни, всю свою ненависть и отчаяние…

…Волхв услышал. Поднялся, вышел из низкой избушки. Долго стоял. Когда небо начало светлеть на востоке, тихо сказал:

– Ну вот, будут у Курата новые гости на дне болота стоять, ждать избавления. А то заскучал змей без компании…

…С тех пор никто не вспоминал бродников – будто исчез этот народ с лица земли, сгинул без следа и памяти. И слова не осталось ни в русских летописях, ни в арабских свитках, ни в булгарских сводах…

Дастан о славной бараньей битве (Из свода «Масуди тарихы», написанного Тимуром аль-Булгари)

…достоинства и мужества аскеров, отстоявших свободу своей родины и не опозоривших славы отцов.

Всемогущий, разгневанный недостойными деяниями человечества, отверз запертые ворота; из азиатских просторов хлынуло войско невиданной силы, уничтожая всё на своём пути подобно степному пожару. Словно неисчислимые стаи огненной саранчи, пронеслись они вихрем, оставляя после себя выжженную пустыню на месте когда-то цветущих городов. Так пал Великий Хорезм; слёзы вдов сливались в ручьи и впадали в кровавую реку, исказившую лик благословенной Персии и гордого Кавказа.