Князь из десантуры

Гонец попятился, выхватил саблю и прижал свободной рукой к себе сумку с письмом, собираясь продать жизнь дорого.

Здоровяк с крестиком зевнул, почесал голую грудь. Лениво позвал:

– Плоскиня, тут, похоже, к тебе. Какой-то татарин заполошный, сабелькой машет. Может, успокоить?

Из шатра выглянул атаман. Увидел пайцзу, проговорил сердито:

– Не видишь, что ли – важный человек. Я тебя, Ведмедь, самого сейчас успокою.

Подошёл к гонцу, поклонился, заговорил по-кыпчакски:

– Мы – бродники, слуги Чингисхана. Чем помочь господину?

Вестник выдохнул, опустил саблю. Улыбнулся – будто по пыльному бурому камню пробежала белоснежная трещина.

Велика империя Темучина, и везде её гонца ждут почёт и помощь!

* * *

Субэдей, едва сдерживаясь, переспросил:

– Ты уверен? Никто не выжил?

Пропылённый гонец помотал головой:

– Нет. Всех изрубили на куски и бросили бродячим собакам. Всех послов до одного.

Темник прикрыл глаза, пытаясь успокоить закипевшую от гнева кровь. Жестом отпустил гонца.

Огромная империя раскинулась на полмира, от моря Каспийского до Великого океана, от Амударьи до Амура. Сотни народов в ней, с разными верованиями, языками и цветом глаз. Над всеми – Яса Чингисхана, закон высшей справедливости. Он прост и понятен: враг, не покорившийся воле хана, уничтожается. Мужчины должны воевать и охотиться, остальное – дело женщин. За воровство – смерть. За прелюбодеяние – смерть.

За убийство доверившегося тебе человека, гостя – смерть. А за убийство посла – смерть всему народу, допустившему такое ужасное преступление.

Субэдей вышел к своим командирам – тысячникам. Сотни дней и ночей с ними рядом в седле; переходы через безводные пустыни, под испепеляющим солнцем и в дикие морозы, когда птицы замерзают на лету. Десятки кровавых битв, взятых штурмом городов, трудных побед. Покоренные страны и народы. Жестокая война с хорезмшахом, который совершил чудовищное – велел казнить монгольских послов. Итог известен: цветущая страна лежит в дымящихся руинах; оставшиеся чудом в живых стали рабами, а сам хорезмшах, затравленный, как дикий зверь погоней, бесславно умер среди прокажённых, на затерянном в Каспийском море острове.

Темник говорил негромко, но знающие его нукеры и багатуры подобрались и нахмурились: яростный металл звенел в словах Субэдея.

– Клянусь перед Тенгри, породителем неба и земли, перед золотым солнцем и серебряной луной. Клянусь памятью о своей матери и моей кровью – всей без остатка. Русичи, свершившие коварное убийство, будут уничтожены. Мужчины их умрут мучительной и позорной смертью, женщины их будут рыдать, пока не выплачут глаза и ослепнут, младенцы их утонут в крови. Клянусь – я вырежу даже память о стране, когда-то имевшей название «Русь». В развалинах их городов наши араты будут пасти баранов, а вороны расскажут птенцам, как они пировали на этой земле – до рвоты.

И живые позавидуют мёртвым!

* * *

Киев кипел суматохой, готовясь к войне: кузнецы, утирая пот, без продыху ковали наконечники стрел и копий, стремена и подковы; шорники правили потрёпанную сбрую и шили новую; дружинники прощались со своими зазнобами, сжигая ночи жаром прощальной любви… Иван Сморода тоже не спал, но по иной причине – принимал и пересчитывал мешки с сушёной рыбой и ковригами хлеба, бочки с солониной, обходил, колыхая необъятным брюхом, телеги огромного обоза. Невиданное по числу войско собиралось в поход, и всякая мелочь могла обернуться неприятностью, а то и ненужными потерями, потому приходилось боярину во всё вникать и проверять лично, выслушивать жалобы «чёрных клобуков» на недостаток ячменя для коней и ругаться с купцами, норовившими заломить заоблачные цены за соль и уксус.

Но и в этой круговерти Мстислав Романович улучил время, чтобы принять тамплиера и его рыжего толмача. Выслушал, согласился:

– Конечно, в поход вы пойдёте, надо же будет сундук и икону Спасителя в тех землях искать. Как басурман побьём, так и приступите. Вместе с посланниками митрополита. Вон, инок вас с собой возьмёт.

Варфоломей важно кивнул, соглашаясь.

Рыцарь вскочил, заговорил с жаром:

– Я не только слуга Господа, а мой друг не только толмач. Мы – воины, и наше место среди вашего войска, гранд-дюк, а не в обозе. Святыни должны добываться не молитвою, но мечом!

Дмитрий встал рядом, вытянувшись во весь немалый рост, почти касаясь рыжими вихрами низкого потолка:

– Великий князь, мой долг – сражаться с врагом, защищая землю предков. Прошу благоволения на битву.

Мстислав Романович крякнул:

– Ишь ты, орлы какие. Глазами горят, ноздри раздувают, что твои жеребцы перед кобылами. Куда мне вас?

Рядовыми гриднями – по чину вам мало, а в старшую дружину, к боярам – ваш чин мал. Да и чужаки вы, не примут чужаков-то.

Иван Сморода кашлянул, предложил:

– Может, к Тимоше? В добришевской дружине воеводы-то нет.

Мстислав Старый обрадовался:

– Ох, и хитёр ты умом, Сморода! Точно, надо племяннику подсобить. А то как бы голову ему в битве не отшибли, блаженному нашему.

Ярилов и тамплиер переглянулись недоверчиво. Что за Тимоша такой блаженный, к которому их загнать хотят?

Боярин Иван успокоил: