Князь Клюква

– Спасибо тебе, отче, – сказал он, поднимаясь. – Пойдем, Путятич. Думать надо, где столько серебра возьмем.

* * *

– На Бога велел уповать, сосуды неоскудевающие помянул, – зло сказал боярин, когда вышли со двора. – А помочь церковной казной не предложил. Есть ведь у мордатого серебришко, он давно на каменный собор копит.

Князь шел молча, лишь шевелил губами и морщил свой пятнистый лоб.

Он считал.

Больше всего Ингварь любил два занятия: читательное и цифирное, причем второе даже сильнее, потому что книг на свете мало, сызнова перечитываешь одни и те же, арифметика же с тобою по все дни – помогает не заблудиться в беспорядочном половодье жизни и никогда не обманывает. Трижды три всегда будет девять, а девятью девять – восемьдесят один, хоть бы даже разверзлась бездна и луна упала на землю. Подсчеты князь вел легко и быстро, с удовольствием, а числа запоминал прочно. В мире, где всё сочтено, и жить не так страшно.

Добрыня еще ворчал на пустословное поповское милосердие, а князь уже заканчивал подводить мысленные итоги.

– Сделаем так, – сказал он и начал загибать пальцы. Первым – большой, со вздохом. – Главный расход у нас – дружина. Ныне мы, как при батюшке, держим шестьдесят конных, на каждого в год по восемь гривен отдай. Это четыреста восемьдесят. Так? В крепости Локоть сидят восемьдесят пеших, брод стерегут. На них, со всем припасом, две сотни уходит. Всего получается шестьсот восемьдесят. Так?

– Ну так, – настороженно смотрел на него боярин.

– Боле двух третей расхода на конную дружину уходит, а проку от нее мало. Сидят без дела, от скуки бражничают. Что одного овса на прокорм лошадям тратится.

– Меньше шестидесяти всадников нам иметь нельзя. Сам знаешь: по наряду Свиристель должен черниговскому князю, если большой поход, полсотни конных выставить. Всего десять остается дозорную службу нести.

– Мы вот как сделаем. – Князь загнул второй палец. – Оставим в конной дружине двадцать человек, прочих спешим. Тогда каждый будет ежегодно не в восемь гривен обходиться, а только в две. Двести сорок гривен сбережем. Погоди! – остановил он вскинувшегося Добрыню. – На двадцать гривен выкуем сто копий и щитов. Соберем сотню молодых мужиков, сильных. Обучишь их ратному делу. Сейчас для этого самое время. Сеять отсеяли, траву косить еще рано. Вреда для работы не будет. А топоры мужикам можно не давать, у всякого свой есть.

– Что будешь делать, если Всеволод Черниговский в поход позовет? Мужиков в лаптях пошлем? То-то сраму будет.

– Пошлем двадцать конных дружинников и восемьдесят пеших, из крепости. Пресветлый только рад будет: вместо пятидесяти воев получит сто. А ополченцев на ту пору посадим в Локоть, речной брод от половцев сторожить – ведь во время пахоты или урожайного сбора пресветлый в походы не ходит… Итак, двести двадцать гривен есть, больше половины выкупа.

Завернулся третий палец:

– Сорок боевых коней, какие освободятся, продадим князю остромскому, у него весной лошадиный мор был. Это еще восемьдесят…

Вспомнил про серебряное зеркало, оставшееся лежать в горнице. Дорогая вещь, гривен двадцать стоит. Поколебался – но не хватило духу. Вместо этого сказал, согнув безымянный:

– Остатнюю сотню займем в Чернигове у евреев, под пятину. Делать нечего.

– А половцы нападут? Как мы против них с двадцатью конными? – вскричал боярин, лицо которого от этих подсчетов сделалось багровым. – Ведь прознают!

– В этот год не нападут. Зачем им, коли четыреста гривен получат? А когда с ростовщиками расплатимся, станем потихоньку выправляться.

– Нет на это моего согласия! – Добрыня не только ус дернул, но и ногой топнул. – Не позволю! Не ты дружину ладил, не ты воинов одного к одному собирал, не ты коней растил, стройному бою учил! Отец твой, с неба глядя, кровавыми слезами заплачет. Не стал бы он ради Бориски-изгоя рушить свою конницу!

– Отец – нет, не стал бы. – Ингварь опустил глаза. Смотреть на гневного Путятича было жутко, перечить – того паче. Оттого голос князя сделался едва слышен. – Но князь теперь не отец, а я. И мне по-другому невмочь. Если попущу брата единокровного на части разорвать, кто я после этого буду? Как жить стану? Распорядись, Добрыня, чтобы дружинники жребий кинули, кому спешиваться. Объясни им. На тебя они роптать не посмеют… А мне надо в Радомир ехать. Солнце уже высоко. – Он посмотрел на небо и кисло прибавил: – Скорей всего, нынче вечером и вернусь. Ночевать там не останусь.

Про чудеса книгочтения

До города Радомира, столицы соседнего княжества, ехать было в ту же сторону, куда катилось по небу светило – на запад. Дорога неближняя, но и недальняя, тридцать верст. Три часа рысью, на которой старый, но еще сильный Василько, буланый конь, оставшийся после отца, показывал себя лучше всего. Галопом долго скакать уже не мог, уставал, а ровной рысиной побежкой мог выстукивать по полям хоть целый день. Василько был рослый, видный, грудастый. Одна беда – на правом глазу наросло бельмо. От этого конь норовил взять вбок и неладно выворачивал шею, приходилось все время оправлять уздой.