Князь Курбский

Волны быстро устремились на равнину и, возрастая, поглощали поля и кустарники. Буря, свирепствуя, ломала верхи деревьев, стволы которых были уже залиты водою. Обломки сосен и берез неслись по волнам, хлещущим с яростью на всем пространстве долины пред замком; казалось, море, разорвав берега, стремилось потопить землю. Из леса быстро неслись всадники к замку, погоняя своих коней и стараясь спастись от грозящей опасности; впереди них можно было узнать Тонненберга. Между тем море настигло их; кони разбивали копытами волны, но, выбившись из сил под тяжестью всадников, не могли выдержать усилия вихря; напрасно Тонненберг понуждал шпорами коня своего; конь сбросил его с себя; страшно кричал он, прося помощи, но холодные волны заглушают его крик, и злодей, отягощенный железным доспехом, тонет пред глазами княгини Курбской и выбежавших на башню служителей замка.

Глава II. Освобождение

Наводнение было непродолжительно; море скоро возвратилось в берега свои, но следы бедствия были ужасны; на возвышении около замка разбросаны были прибитые волнами трупы и груды деревьев, вырванных силою ветра; равнина была изрыта потоками, рвы около замка завалены камнями и песком. В замке происходило страшное смятение; никто из слуг Тонненберга не жалел о нем; но каждый спешил воспользоваться случаем; ломали двери, разбивали погреба, сундуки; челядь бегала по всему замку с Шенкенбергом, который показывал тут свое удальство; расхитили все, что могли; достояние злодея пошло прахом, между тем как черные вороны клевали его труп, и коршуны, кружась в воздухе, оспаривали у них добычу.

Княгиня Курбская благословляла Промысл небесный; но посреди своевольств и грабежа ей угрожала новая опасность.

Несколько эстонцев ворвались в ее покой и с жадностью бросились искать драгоценностей. Княгиня в испуге отбежала в угол покоя, заслонив собою Юрия, и уже думала, что грабители не пощадят ее жизни, но в эту минуту появился незнакомец, более похожий на привидение, нежели на человека. Волосы его были всклокочены; на руке висел обрывок тяжелой цепи; бледное, рябое лицо его, сверкающие косые глаза выражали ожесточение; он с быстротою бросился на грабителей, остолбеневших при его виде и, выстрелив в одного из них, поверг его мертвым; другие разбежались в ужасе.

Появление незнакомца изумило княгиню; за ним вбежал Пармен, русский слуга Тонненберга.

– Где же она? – спрашивал незнакомец по-немецки.  – Веди, веди меня к ней!

– Испуг лишил ее чувств,  – сказал Пармен,  – жена моя заботится о ней…

– Минна, несчастная Минна! – восклицал незнакомец, а это был Вирланд.  – Благодарю тебя, избавитель мой, желал бы я сжечь этот проклятый замок, этот вертеп злодейства, не оставить камня на камне в жилище изверга!

– Зачем жечь? – сказал Пармен.  – Ему коршуны выклевали глаза, а бедная Минна свободна, возьми ее и поезжай куда хочешь, два коня к услугам твоим, а меня помяни добрым словом.

– Добрый русский человек, без тебя Вирланд умер бы с голоду и стужи в подземелье.

– Я того и ждал,  – сказал Пармен,  – что Тонненберг за эту заботу сорвет с меня голову, но, к счастью, он не проведал; и то, может быть, что имел во мне нужду по делам его с русскими.

Скоро отворилась дверь, и вошла жена Пармена, поддерживая молодую девушку; приятные черты лица ее, некогда одушевленные милою веселостью, представляли томность и задумчивость; глаза потускли от слез, и румянец не играл на щеках ее. Это была Минна, не резвая и беспечная Минна, а невольница Тонненбергова замка. При взгляде на Вирланда щеки ее вспыхнули, голова закружилась… Минна опустилась в кресло. Вирланд стоял в смущении… Этот человек, за несколько минут ожесточенный и пылкий, вдруг затих; горесть любви его, некогда отвергнутой Минною, была сильнее ненависти к Тонненбергу; он желал облегчить жребий Минны, еще надеялся заслужить ее благодарность; надежда ободряла любовь, не угасшую в сердце его; но в то же время Вирланд понимал, что наружность его могла еще более возбуждать отвращение в Минне; во всех движениях его видны были замешательство и печаль.

Наконец он подошел к Минне и сказал:

– Злодей погиб, вы свободны, бедствие сблизило нас.

Минна не отвечала, но посмотрела на него с участием; она уже не презирала человека, который подвергся за нее бедствию, самая наружность его возбуждала в ней сострадание. Обманутая Тонненбергом, она тем более могла ценить постоянство Вирланда, чувствуя необходимость в его помощи.

– Мог ли думать я встретить здесь Минну? – сказал Вирланд.

– Коварство обмануло меня, легковерную,  – тихо отвечала Минна,  – я убегала от Вирланда, а Тонненберг увлек меня в бездну.

– Несчастная, и вы последовали за ним добровольно?

– Ах, я достойна презрения, во всю жизнь буду оплакивать день, когда Бригитта помогала моему побегу.

– А меня захватили ночью безоружного, оковали цепями и повергли сюда в подземелье; конюший Тонненберга, притворявшийся простаком, подкупил моего Дитриха подлить мне в вино усыпительных капель.