Князь механический

Редкие автомобили, светя фарами, продирались сквозь колючий воздух. Дома вокруг поднимали свои заиндевелые стены с заткнутыми окнами. И только из-под закрытых ставен собора выбивался несмелый желтоватый свет горящих свечек – там служили литургию. Князь втянул носом воздух – ему показалось, что он слышит запах ладана, которым там, внутри, сейчас кадил поп. И даже запах людей, столпившихся в своих расстегнутых шубах, плотно прижавшись и согревая друг друга перед почерневшими иконами. Но никакого запаха, конечно, не было – стоило бы ему только появиться, как ветер тотчас же смел бы его и потащил по Садовой. Князю просто казалось, что он должен быть, потому что был до войны. Он пошел бы туда, внутрь, встать среди этих людей, слушать гнусавый голос дьякона и смотреть, как горят свечи, но Игнат звал его слушать про рабочее счастье. И следовало идти за ним.

Они сели в паровик, шедший по 1-му маршруту: по Садовой, через Троицкий, по Большой Дворянской и на Сампсониевский. Кондуктор с кассой разноцветных билетиков подошел к ним, и Олег Константинович заплатил за обоих. Паровики теперь ходили вместо трамваев по трамвайным маршрутам: их пустили прошлой зимой, когда управа отчаялась найти способ бороться с обледенением проводов.

Через Крюков канал с маленькими домиками времен Екатерины, в одном из которых умер ее фельдмаршал Суворов, мимо лавчонок Никольских рядов, где, боясь мороза пуще воров, больше не открывали ставни, в клубах черного ватного дыма паровик повез их по Садовой, мимо пожарной каланчи. С приближением к Сенной стало больше людей. Соединив рукава своих тулупов наподобие муфт, чтобы прятать в них руки, обмотав вокруг шеи концы башлыков, обитатели Петрограда спешили по своим делам.

За Сенной Садовая менялась. Здесь было тепло, потому что на него хватало денег, и в незанавешенных чистых окнах князь видел рождественские елки. Так похожие на ту, которую они в декабре последнего мирного года вдвоем наряжали с Надей в ее доме. И даже тяжелая неуклюжая одежда на людях, входивших и выходивших из дорогих магазинов к поджидавшим их авто, казалась не клеймом беспросветной зимы, а небольшой трудностью, прейдущей с неизбежной весной. По Троицкому мосту пересекли вставшую Неву, на которой мужики, рискуя жизнями, вырезали лед для ледников, и Романов посмотрел налево – туда, где из-за тюремного бастиона поднималась, извиваясь своими стальными рельсами, гиперболоидная башня, как волчица сосущими щенками, утыканная полицейскими цеппелинами.

На Выборгской стороне сошли с паровика и пошли по Сампсониевскому. Шли долго и потом повернули направо – здесь князь совсем перестал ориентироваться. Вдоль улицы стояли длинные деревянные двухэтажные бараки с шапками снега на ржавых крышах. Покосившиеся лестницы, пристроенные снаружи, вели во вторые этажи. Деревянные столбы с электрическими проводами, похожие на расчески, тянулись вдоль улицы. От холода дома поскрипывали. Водопроводные колонки торчали через определенные промежутки, и снег вокруг них был покрыт льдом. У домов снег не убирался и лежал грязными, почерневшими сугробами. На дороге – укатанный, с желтыми пятнами от конского навоза. Сгоревший, вероятно во время немецкого налета, дом, от которого остались только фундамент и две печные трубы, да пустая покосившаяся виселица – вот все, что напоминало в этих местах о войне. На таких виселицах солдаты генерала Крымова вешали в августе бойцов рабочих дружин. Позже городская дума отдельно выносила вопрос о виселицах и постановила в рабочих районах их не убирать.

Только один раз князь увидел маленький скверик – полностью занесенный непроходимым снегом, с развалившейся кованой решеткой. Бюст императора Александра III стоял в его центре. Несколько сухих деревьев тянули к нему обломанные ветки, неотличимые от прутьев решетки.

Они шли дальше – в сторону Финляндской чугунки, как понимал Романов. Бараки кончились, и начались кварталы заводов. Длинные стены из красного кирпича с большими непрозрачными окнами с двух сторон формировали улицы. Их монотонность превращалась в бесконечность, и только грязь, различающаяся по своей форме, давала понять, что жизнь существует и здесь тоже.

Клепаные стальные эстакады, крашенные серой и зеленой краской, пересекали дорогу над их головами: по ним, то останавливаясь, то снова трогаясь, двигались вагонетки. Нахохлившиеся, сжавшиеся люди, втягивающие головы в плечи и укутывающие их поднятыми воротниками тулупов, выходили на улицу и шли рядом с Олегом Константиновичем и его провожатым. Шли поодиночке, редко группами в 2–3 человека, но не разговаривали. Это рабочие, как понял князь, идущие туда же, куда и они, – за счастьем.

В одном месте Олег Константинович увидел остатки поста противовоздушной обороны – забетонированную площадку с торчавшими из нее болтами, на которые крепилось снятое теперь орудие.

У заводского корпуса, ничем не отличающегося от прочих, все останавливались и заходили в небольшую металлическую дверь без всяких вывесок.