Князь механический

Набоков подозрительно посмотрел на Гучкова. В высшем свете Петрограда почти никто не любил государыню Александру Федоровну, считая ее замкнутость надменностью, но Гучков отличался особенной к ней нелюбовью. Еще до войны он распечатал и распространил украденные у Распутина несколько писем к нему Александры Федоровны и великих княжон, чем заслужил ненависть всего августейшего семейства. Поэтому безусловно верить Гучкову Набоков не собирался.

– Что же, так и сказала: которых твой дядя убил? – допустив нотки сомнения в голос, спросил он.

– Вольно же вам к словам придираться, – махнул рукой Гучков, – положим, про дядю это я добавил. Да и кто это знает, что она там говорила. И говорила ли вообще. Однако видите же: закон-то о том, чтобы лица разматывать, внесен во внеочередном порядке. Сейчас мы его провалим, Александра Федоровна придет к государю и скажет: видишь, ваше величество, не зря мне сон снился! А Дума против тебя умышляет! Правильно верные люди тебе говорят: верни 87-ю статью[37].

Кадет к этому времени закончил, и вместо него на кафедру поднялся кто-то от польского коло[38]. Кажется, это был варшавский книготорговец Моравицкий. Гучков иногда их путал. Польское коло тоже, естественно, было против закона, нарушавшего право личности на ношение шарфа и владение граммофоном без уведомления о том полиции.

– А вы, Моравицкий, когда немцы Варшаву взяли, небось хлебом-солью их встречали? – раздался из правого угла крик человека, чей голос не узнать уже было невозможно: Николай Марков-второй.

Марков-второй, лидер черносотенной фракции, уверенно занял место главного думского сумасшедшего, которое освободил ему бывший товарищ Пуришкевич, после войны впавший в какое-то мессианство и потому отошедший от дел по устройству думских скандалов. Марков-второй, называвшийся так потому, что в Думе был еще один член с такой фамилией, стоявший выше него по списку, своей внешностью подходил на эту роль не хуже Пуришкевича, хотя и не имел с ним ничего общего: носил длинные, зачесанные назад волосы и кошачьи усы, как у Петра I, что в сочетании с мясистым лицом и маленькими глазками делало его похожим на жирного злющего бульдожку.

– Я… я в ополчении был, – растерялся Моравицкий, не ожидавший такого вопроса.

– Знаем мы вас, поляков, – закричал Марков-второй, – только и думаете, как бы русский народ извести! Не лучше евреев вы! Это в радость вам, что дураки министры такие дурацкие законы вносят! Это вам помогает русский народ дискредитировать! Пользуетесь, что царь наш и ваш, Николай Александрович, духом слаб и министров этих не гонит! Подождите, есть у нас достойные люди. Вот Олег Константинович, герой Германской и Маньчжурской войн, с фронта вернулся. Уж он вам покажет! Вспомните Муравьева[39]!

Польский депутат беспомощно развел руками. Марков, накричавшись, отвернулся от него и уткнул нос в лежавшие бумаги, демонстрируя, что дальнейшее его не интересует.

– Член Государственной Думы Марков, – устало вздохнув, сказал Гучков, – предупреждаю: в случае повторения подобной выходки я поставлю на баллотировку предложение о лишении вас на месяц права участия в заседаниях.

– Да и пожалуйста! – взвизгнул Марков.

Гучкову не хотелось тратить время, поэтому он предпочел проигнорировать повторение скандальных выкриков.

– Господа члены Государственной Думы, – сказал Гучков, обращаясь к залу, – поскольку законопроект правительства внесен в экстренном порядке, Иван Григорьевич Щегловитов взял с меня устное обещание, что мы поставим его на голосование в первом чтении уже сегодня и, в случае принятия, передадим на рассмотрение созданной для этого комиссии для подготовки поправок. Поэтому предлагаю взять перерыв на полчаса, дабы все фракции могли вынести по нему свое общее суждение.

– На час, на час перерыв, – закричали слева.

– Предложение на час перерыв. Нет возражающих? Тогда объявляю перерыв в заседании на час.

Хлопая крышками столов, как гимназисты партами, члены Думы стали подниматься из кресел и, с трудом протискиваясь между рядами, один за другим выходили к проходам. Председатель и два его товарища тоже встали со своих мест в президиуме.

– Интересно, кто попросил Маркова выступить по поводу князя Олега? – тихо сказал Гучков шедшему перед ним Набокову.

Набоков повернулся.

– Очень неприятная история, – так же тихо сказал он.