Князь механический

В самом дальнем, заплеванном и залитом пивом углу, подле неработающей механической музыкальной машины с помятым раструбом, князь Олег Константинович нашел инвалида. Тот сидел в своей обычной корниловской шинели, рукавом смахнув рыбьи кости со стола на пол, и «адамова голова» глядела, ужасаясь, с шеврона на еще сидевшие за столами и уже упавшие под них пьяные тела: «Ради этого мы воевали?»

Нетронутая кружка пива стояла перед ударником.

– Здравствуй, подпрапорщик Петренко, – окликнул его князь.

Ударник с интересом посмотрел на него.

– Здравствуй, здравствуй. С чем пожаловал? Машинной жизни искать решил?

Князь сел на скамейку напротив. Кажется, там была лужа, и князь поморщился, стараясь не думать о ее происхождении. Он не посмотрел, куда садился, не желая демонстрировать брезгливость.

– А ты, – спросил Романов, – тела покойников куда деваешь? В печи сжигаешь?

– Каких покойников? – прищурился инвалид.

– А которые у тебя вешаются в комнате перед чайной.

– А, этих… Ну да, в печи.

– И много их?

Инвалид схватил кружку и стукнул ей по столу, расплескав вонючее пиво.

– Что цепляешься? Много, много…

Прибежал половой, решивший, что стуком кружки подзывали его.

– Человек, глинтвейну моему гостю, да самого лучшего, – буркнул Петренко.

– Ты не ори, а отвечай, – сказал князь.

– Много, – мрачно сказал Петренко, – почитай, все.

Признаваться в этом было, конечно, унизительно. Но он признавался – так облегчают душу, рассказывая о грехе на исповеди, или когда хотят услышать совет.

– Это для тех, кто не может? – спросил князь. – А почему им просто не уйти обратно?

– Могут уйти, не держу, – глядя в стол, сказал инвалид, – некоторые уходят, особенно сначала. Но они ведь почему приходят? Они приходят, когда обычной жизнью невмоготу уже жить. Так чего к ней возвращаться? Надо, стало быть, машинной. А если чувствуешь, что и машиной не стать, – так куда идти? Вот я им комнатку-то и сделал. Оно, опять же, и для дела лучше, потому куда слабовольным – в машины?

– Но никто машиной так и не стал, потому что все рано или поздно попадают в комнату, – закончил его мысль князь.

– Слабо человеческое племя, и война его не улучшила, – не поднимая глаз, сказал Петренко, – много придется материала переработать, чтобы среди плевел годные семена найти.

– И сколько душ на твоей совести будет?

Инвалид осклабился:

– Ишь, добренький. А как же иначе ты предлагаешь агнцев от козлищ отделить?

– А никак, потому что нету агнцев с чистыми душами. Всякий, кто в мире жил, за что-то в нем зацепиться успел. Кто за жену, кто за детей, у кого никого не было – так хоть за гребень, который на ярмарке выиграл. Держит он у себя в чемодане гребень, смотрит на него и вспоминает: как солнце в тот день на ярмарке светило, как народ веселый болтался, как в балагане медведь на задних лапах ходил. И не оторваться ему от этого гребня никогда. Думаешь, люди, которые к тебе приходят, от несчастной жизни уйти хотят?

– А от чего же?

– Каждый человек в жизни утешения ищет. С того самого момента, как от материнской груди его отнимут. И машинами они хотят стать, потому что думают, что в этом будет их утешение.

– Врешь ты все, – ответил инвалид.

– Я к тебе вот с чем пришел, – сказал князь, – послезавтра, 9 января, царь в Зимнем дворце ждет тебя со всем народом. Собирай людей и скажи им, что царь милость своему народу явить хочет – всех плачущих утешить и голодных накормить. Царь хочет отцом каждому страждущему стать. Собирай всех, кого можешь собрать, и веди на Дворцовую. И вот те, кто пойдет за тобой к царю, понесут ему свои горести и утешение от него примут, – те в машины не годятся. А если кто с тобой пойдет, не испугается, но кому у царя не в чем утешения просить – из тех машины и делай. Если такие будут, конечно.

– Хитро говоришь, – сказал инвалид, – а как же я узнаю, кому есть нужда в утешении, а кому – нет.

– Кто к тебе на следующий день придет, тому утешения не нужно.

– Так, а может, – усмехнулся ударник, – от царя им утешения не нужно, а от кого другого – нужно, и в машины они все равно не годятся?

Князь покачал головой:

– Царь – первейший отец всякому простому русскому человеку. Даже если сам человек разумом от царя отрекся – в сердце у него царь все равно живет. Когда сердце получит утешение от первейшего отца, разум вынужден будет ему подчиниться. А если сердце не дрогнет перед царем – значит, из него хорошая машина получится.

– А в твоем сердце есть царь? – спросил ударник.

– В моем? – переспросил князь. Ему, конечно, следовало соврать, но он не стал. То ли не захотел, то ли побоялся показаться неубедительным. – В моем – нет. В моем уже давно ничего нет. А раньше – был.

Ударник усмехнулся.

– Ну спасибо, князь, что не соврал. Я же знаю, что нет. Ни в твоем, ни в моем в сердце его нет, да и быть не может.

Олег Константинович внимательно посмотрел на ударника.

– Что, удивлен? Ха-ха! Так я ж твою фотографию видел, она у него на столе стояла. Да и он мне про тебя рассказывал. Он тебя сыном своим считал. Как и меня. Выходит, мы с тобой братья. Что, князь, не боишься родства со мной?