Князь мертвецов

Митя обиженно поглядел вслед: пусть нынче он и правда приехал не из-за подкладки — но это не повод считать подкладку делом настолько неважным, что только как предлог и использовать.

Он повернулся к терпеливо дожидающемуся его Йоэлю и рассеяно спросил:

— А и впрямь… зачем Богу мебель?

Глаза Йоэля распахнулись широко-широко… потом он сдавленно хихикнул и ломким от смеха голосом ответил:

— Так суббота же, святой день… «Если два человека сошлись и не говорили между собою о Божьем слове, то они согрешили». Вот как могут — так и говорят! И если у вас других срочных вопросов нет, а на этот — важный весьма — я ответил, так может, я уже и пойду?

— Нет, конечно! — Митя разозлился, правда, больше на себя — вот нужно было ему глупости спрашивать? Он еще больше понизил голос и почти одними губами шепнул. — Сегодня.

— Что — сегодня? — уставился на него Йоэль.

— Доставят железо. — отрывисто бросил Митя. — Озаботьтесь, чтоб господин Карпас… он же тоже нынче будет здесь, верно? Чтоб встречал на причалах возле склада. С обещанными ценными бумагами наготове.

— Сегодня… — будто пробуя слово на вкус, повторил Йоэль. И мотнул серебряными волосами. — Сегодня я не могу.

— Что значит — не могу? — опешил Митя.

— Так суббота же! Праздник…

Митя втянул воздух сквозь зубы. Этот человек… альв… он — серьезно?

— Вы хотите сказать… что все наше дело… не может состояться… из-за дня недели?

— Несоблюдение субботы — самый большой из проступков. — теперь уже без всякого смеха сказал Йоэль.

— А такие деньги потерять — не проступок? — Митя в один миг освоил умение орать шепотом.

— Есть вещи выше и важнее денег. — отрезал Йоэль.

— Для евреев? — вырвалось у Мити, и он тут же пожалел о своих словах — потому что лицо Йоэля буквально окаменело, словно из живого человека он превратился в прекраснейшую из мраморных статуй… в ермолке и лапсердаке.

— Конечно, мы, евреи, ради денег и мать родную продадим. — язвительно протянул он, провожая взглядом бедно, почти нищенски одетое семейство из трех женщин — две помоложе аккуратно поддерживали под руки шаркающую ногами старушку.

— Свою мать можете оставить себе! Как и других родственников, которые… — сейчас следовало остановиться, но злость на неожиданное и кажущееся таким глупым препятствие туманила разум, и Митя выпалил. — …даже за равного вас не считают!

— Меня нигде не считают за равного. — с хладнокровием давно пережившего обиду и смирившегося ответил Йоэль. — Альвам не нужен я, империи — весь мой народ, так что уж сделайте милость, оставьте меня с теми, кому я хоть как-то гожусь. Тем более, что Моисей Карпас тоже сегодня ничего делать не станет. Он также празднует субботу, как и все.

— Я… Вы… — Митя стиснул кулаки: эти люди, с их правилами — безумны! — Делайте, что вам угодно, господин Йоэль… Но нынче ночью железо будет доставлено к причалам. И если Моисей Карпас не появится с оплатой… Я просто пущу железо ко дну… и пропади все пропадом! — прошипел он… и тут же пожалел! Проклятье, ведь можно привезти железо и днем позже, но… не брать же слова обратно. Много чести!

Он круто повернулся на каблуках, направляясь к паро-коню.

— Нууу… — с издевательской задумчивостью протянул за спиной Йоэль. — Ночью суббота уже закончится.

Митя выдохнул сквозь зубы, стараясь не шипеть, как сифон с сельтерской. Только бросил через плечо взгляд на нахально скалящегося ушастого еврея — улыбка тут же исчезла у того с лица, будто ее веничком для пыли смахнули. Вскочил в седло и рысью погнал автоматон в сторону ткацкой фабрики. Оставалось надеяться, что хотя бы ведьма не станет над ним измываться!

Глава 27. Заносят ли ведьм в святцы?

— Я не могу сейчас никуда ехать!

Митя кивнул — он отлично понимал, что она и впрямь не может. И тихо ответил:

— Но тебе придется.

В этот раз найти Дарью Шабельскую не составило труда. Нужно было всего лишь подъехать к тетке, торгующей свечами рядом с собором, и спросить, где нынче «панночка-ведьма». Та неодобрительно поджала губы, словно Митино желание видеть их личную ведьму, оскорбляло ее до глубины души, но спорить не посмела. А погнала на розыски крутящихся поблизости нищих мальчишек. Минут через десять, сквозь зубы и через силу, сообщила, что «ведьмочка-деточка, благодетельница наша, нынче дюже занятая, однако ежели пышному панычу так сильно надобно, нехай ехает… на ткацкую фабрику». И Митя поехал, ворча про себя, что если бы барышня-ведьма уведомила его об этом способе связи хоть на день раньше, он бы не пошел в дом Шабельских, не столкнулся с Лидией, не вызвался проводить Аду, и не попался полицмейстеру! Мысль о том, что Даринке всего двенадцать, а сам он на четыре года старше, а значит, должен, как более опытный, сообразить, что такая связь понадобится, Митя немедленно изгнал из головы. Ибо нечего думать принижающие самого себя мысли! И без того найдется, кому их не только подумать, но даже высказать.