Князь мертвецов-2

Поднявшегося на колени альва ударили обломком доски. Его швырнуло вперед, будто им играли в лапту. Альв рухнул на булыжники двора, и тут же по нему перекатился клубок из сцепившихся тел.

— Кощ всегда считал, что он старший, потому что родился первым. А старший должен заботиться о младшем. И когда Крук упал, Кощ накрыл его собой, руки-ноги растопырил, спину выгнул… Копье пробило ему спину, но не дотянулось до брата. На Крука хлынула Кощева кровь, а потом и сам он рухнул брату на грудь и тогда… Крук содрогнулся всем телом, и… вздохнул. Встал и открыл глаза. — монотонным голосом повторил Митя, не отрывая глаз от ползущего по булыжникам альва. Тот еще цеплялся ногтями, подтягивая непослушное тело, и слепо запрокидывал будто красным платком накрытое лицо.

— Ты просил эту сказку раз за разом. — блекло улыбнулась она. — Всегда так радовался, когда Крук вставал…

— А я спрашивал, что сталось с Кощем? — все тем же монотонным голосом спросил Митя. Она не ответила, да он на самом деле и не ждал ответа. Теперь он помнил, что не спрашивал никогда. Ему, маленькому, для счастливого конца хватало пробуждения Крука. — Кощ — это ведь Кощей? Бессмертный Лич?

Альв полз, ладонями и локтями подтаскивая за собой непослушное тело…

— А Крук — мой смертный сын, Истинный Князь, предок и родоначальник всех Моранычей. — кивнула она. — Он прожил долгую жизнь, очищая мир от нежити. Прежде, чем вернулся туда, откуда его выдернул брат. Ко мне. Кощ… Он спас брату жизнь. — Митя вдруг увидел, как в уголках ее глаз блеснули… слезы! Смерть… плакала! — А вот ему помочь уже никто не смог. — прошептала Морана и ладонями обняла Митино лицо. Наклонилась и… поцеловала его в лоб.

— Я… Я вспомнил! — выдохнул он. — В детстве ты… ты меня никогда не целовала!

— Потому что поцелованный Смертью — это вовсе не метафора. — грустно улыбнулась она.

Боль в висках отпускала… сменяясь ощущением онемения и… накатывающего равнодушия. Наверное, ему следовало… как это называется? Переживать? Волноваться? Бояться? Но он вдруг перестад понимать, что означают все эти чувства. Его заполняло спокойное, холодное… уютное безразличие.

— Станешь ты живым или не-мертвым сыном Мораны… — зашелестел у виска ее ледяной шепот. — Зависит от того, будет ли кому тебе помочь. И сумеют ли они… — она заставила его повернуть голову, почти вжимая лицом в стекло.

Последним усилием, как смертельно раненный зверь, альв подтащил себя к единственному укрытию — к той самой будочке, за которой пряталась Даринка. И окончательно замер, ткнувшись окровавленным лицом… в такое же неподвижное тело. Его, Мити, тело.

На миг он увидел Даринку, сидящую у него на груди. Ее вскинутая рука впечаталась ему в щеку, его голова безжизненно мотнулась, перекатившись по растекающейся из-под неподвижного альва крови.

— Тебе следовало меня предупредить. — со все больше захлестывающим его безразличием разглядывая собственное тело, обронил он. — Я бы позаботился о правильных друзьях. Подкупил. Или привязал. Заставил… объяснил, что делать…

Она посмотрела на него своими жуткими глазищами — только ему больше не было страшно. Мертвому ли бояться смерти? Смешно… было бы, если бы он помнил, как это — смеяться.

— С каких это пор смерть дает подсказки как выжить? — она насмешливо приподняла одну бровь… и он вдруг ощутил легкий укол зависти: вот настолько выразительно у него никогда не выходило. Могла бы и научить… а сейчас поздно — учиться могут живые, мертвецам ничто новое не доступно.

Она подождала мгновение, и хмыкнув, снова повернулась к стеклу. Там мелькнуло что-то странное… Очень странное!

Митя почувствовал, как окутавший его ледяной кокон безразличия вдруг… треснул.