Князь Никто

— Может быть, вы пригласите нас туда, и мы поговорим? — я слегка улыбнулся. Чуть–чуть. Никто, хм… Какая, однако, ирония… Эта усадьба так и останется заброшенной, а про Анастасию Демидову я ни разу не слышал в своем времени.

— А вы точно не разбойники? — снова ощетинилась девушка, сверкнув зелеными глазищами. Но почти сразу сникла, плечи ее понуро опустились. — Хотя о чем я? Даже если и разбойники, то что с того? Пойдемте. У меня есть чай и какие–то соленые галеты. Смогла стащить на Сенном рынке.

Мы спустились во двор по парадной чугунной лестнице и свернули к прилепившемуся к величественному зданию усадьбы маленькому домику. Он был почти полностью скрыт разросшимися яблонями и розовыми кустами. Чтобы войти в дверь, понадобилось буквально продираться через их одичавшие ветви.

— Я специально их не убираю, — сказала девушка. — Чтобы никто не заметил, что я здесь живу… Но это все как–то глупо, потому что кажется, я могу орать во всю глотку прямо на чугунной веранде и плясать там голой, и меня все равно никто не заметит.

Внутри оказалось довольно уютно. Пол небольшой гостиной был покрыт тканым половиком. Причем это явно был не собранный из ветхих лоскутков коврик из бедного сельского дома, а дорогущая стилизация, над которой кропотливо и вдумчиво работали. Чугунная буржуйка, покрытая множеством кованых из чугуна роз. Стол и скамьи из дубовых досок. Когда–то этому флигелю явно попытались придать интерьер сельской избы. Пыли и грязи здесь не было, клетчатые шторы явно не так давно постираны и отглажены, подушечки на скамьях тоже идеально чистые. На полу — никаких следов мусора, песка или обвалившейся штукатурки. Порядок царил почти идеальный. Только на столе лежал разобранным какой–то механизм из трубок, раструбов, вентилей и прочих деталей.

— Пыталась починить нагреватель, — объяснила девушка, присаживаясь рядом с дверцей печи. — Проржавело все, не получается. Нужны детали, а у меня денег нет совсем. Только эти хоромы…

Девушка быстро сунула в буржуйку несколько мелко наколотых дров, чиркнула огромной каминной спичкой. Пламя заполыхало в чугунном чреве печи практически сразу.

— Я вроде слышал, что Демидовы покинули Петербург и возвращаться не собираются, — осторожно начал разговор я.

— Ага, — зло выплюнула девушка. — Поселились кто у уральской глуши, кто под красноярском, кто на Алтае. Отпустили вот такенные бороды, вместо усадеб построили избы, которые топят по–черному. И носят зипуны с этими самыми… как их…

— Не понимаю, — сказал я. — Демидовы же баснословно богаты…

— Ага, — губы девушки скривились, в уголках глаз появились слезы. — Богаты, все так. У нашей семьи — множество заводов, фабрик и рудников. На нас работают десятки тысяч рабочих. Состояние… Не сосчитать. Да, все верно, у нас очень много денег. Только вот ими никто не пользуется. Картошку выращивают и коз разводят, чтобы питаться.

— Любопытная какая история, — сказал Вилим, усаживаясь на скамью. — И почему же так получилось?

— Представляете, я тоже об этом спросила! — воскликнула девушка и уперла руки в бока. — Я родилась уже на Урале, в деревне Борзеевка. Младенцем ползала среди куриц по двору, потом — как и все остальные — по колено в земле в огороде. А потом мне попался альбом со старыми гравюрами. Я стала задавать вопросы, но мне велели прикусить язык и заниматься своими делами. И еще заговорили о том, что пора бы замуж меня уже выдать, чтобы детей нарожала и выбила из головы всякую блажь о корсетах, паркете и прочих клавесинах–лютнях. Хорошо, что мне тогда еще семь было, рановато для замужества. Я разговор запомнила и затаилась. Потом выяснилось, что у меня дар к технике. Чинила в деревне всем и все. Возилась с плугами, молотилками, даже паровой трактор разбирала. И тайно вынуюхивала–выспрашивала про нашу семью. Ну и разузнала. Что, оказывается, мы вовсе не нищие деревенские увальни. Что мои отец и дядя уезжают на три дня в неделю вовсе не на ярмарке картохой торговать. Про заводы узнала. Про закрома наши. И снова не выдержала и завела разговор о том, почему мы так живем. Мы снова поссорились, только в этот раз затыкаться я не стала, швырнула в дядю гаечным ключом, фингал у него потом был… И тогда отец и сказал, мол, все, хватит, Настасья. Хочешь богатое наследство — будет тебе наследство!

Девушка плюхнула на печь чайник. Тот обиженно булькнул.

— Достал бумагу, чернила и отписал мне усадьбу в Конном переулке Петербурга, — девушка сжала губы. На скулах ее заходили желваки. — Шлепнул печать и швырнул мне этим документом в лицо. Сказал, что вот, мол, мое наследство, и я могу убираться на все четыре стороны, чтобы глаза его меня больше не видели. «Хочешь, лицо пудри, хочешь сиськи из корсета вываливай, мне все равно!» — говорит. Схватил за косу и выкинул из избы. Прямо как была — босая и в платье домашнем.

Мы с Вилимом зачарованно слушали. Мимика у девушки была богатая, лицо ее постоянно менялось. Зеленые глаза под прямыми бровями упрямо посверкивали. Говорила она зло, отчаянно, но не похоже, будто сдалась или упала духом.