Князь Никто (СИ)

Я огляделся. Рядом со мной стояла корзина для тростей и зонтов, в которую какой-то шутник сунул резную ножку от журнального столика, покрытую облупившейся позолотой и перламутром. Хорошая работа. Явно из дорогого гарнитура, когда-то украшавшего богатую дворянскую усадьбу. Ну что ж… Быстрым движением я выхватил эту штуку из корзины и уронил на пол.

Чавканье и довольные односложные фразы стихли. Множество пар глаз повернулись в нашу сторону. Толстяк испуганно посмотрел на меня. А я пожал плечами и развел руками. Мол, сделал все, что мог. Ты же приказал молчать, вот и молчу…

— Д-д-добрый вечер, — сказал толстяк и поклонился. Прокашлялся, прочищая горло.

— Ты кто еще такой? — весело спросила женщина. — Кто тебя сюда пустил?

— Г-г-госпожа Ядвига… — начал толстяк. — Я, собственно, Ореховский… Передавал записку о своем визите… По поводу труповозного промысла…

— Записку? — черные брови Ядвиги сошлись на переносице. Она бросила быстрый взгляд на одного из сидящих за столом. Тот едва заметно кивнул. — Ах да, записку… Тогда излагай, что там у тебя.

— У меня есть п-п-предложение… — толстяк никак не мог совладать с дрожащим голосом. — Ежели с умом подойти к делу, то можно получить хорошую прибыль…

— А ум-то в твоей лысой башке есть? — громогласно спросил необъятных размеров мужик, чья туша свешивалась с обеих сторон массивного табурета. Тоже, кстати, лысый. А его толстомясый нос украшала бородавка размером с вишню.

— Я слышал, что чем больше пузо, тем больше ум, — поставленным голосом произнес другой застольный заседатель. Тощий, длинный, с круглыми очками на желчном лице и в беретике, как у парижского художника. Это на него смотрела Ядвига, когда сомневалась, что ответить.

— Ты, Веласкес, сильно-то не фармазонь, а то я и зазнаться могу, — необъятный тип с бородавкой потянулся к блюду с рябчиками, сцапал одного и с хрустом вгрызся в несчастную птичку, которая в его здоровенных руках вообще казалась крохотным воробушком.

— Я предельно искренен, уважаемый Бондарь, — тонкие губы улыбнулись, глаза остались холодными и внимательными. Очень светлые такое глаза, как две ледышки. — Я даже научную статью читал недавно. Что ежели ума в для головы слишком много, то он находит он перемещается в новый резервуар. У мужчин таковой на животе, а у женщин, прощу прощения, в афедроне.

— Так это что же получается, моя маруха умнее меня, раз у нее корма как монгольфьер? — вступил в разговор мелкий мужичонка с черной повязкой, закрывающей левый глаз. Правое ухо почти до плеча оттягивало несколько тяжелых золотых колец, во рту сияют два ряда золотых зубов. На шее — положенная на бок восьмерка Всеблагого Отца размером в полторы ладони толщиной в два пальца. А цепь такая, что волкодава во дворе на нее можно посадить, не оборвет. И ворот красной шелковой рубахи тоже расшит золотом. Только вот шея у него тощая, морщинистая и с уродливым шрамом.

— Конечно умнее, Коврига, она умеет помалкивать, когда не спрашивают! — жирный Бондарь громко захохотал, открыв рот. Во все стороны полетели брызги слюны и кусочки недожеванного рябчика. Остальная публика за столом подхватила смех. Либо фраза была связана с какой-то внутрицеховой историей, либо этот огромный неопрятный тип — обладает почти непререкаемым авторитетом. Даже черноокая Ядвига слегка улыбнулась и сделала маленький глоток из своего кубка. Желтого металла, покрытого замысловатым узором и посверкивающими самоцветами. Потом опустила его на стол, взяла изящными пальчиками ложечку и несколько раз стукнула ей о край бокала. Всеобщее веселье, которое стало уже затихать и само по себе, смолкло.

— Однако что же мы такие невоспитанные? — сказала она, белозубо улыбнувшись. — К нам тут с разговором пришли, а мы афедроны обсуждаем…

— Так молчит этот жирный, — Бондарь взмахнул зажатым объедком рябчика в одной руку и куском кровяной колбасы в другой. — А раз молчит, отчего бы и про афедроны не поговорить? Тема богатая…

Все снова засмеялись, но я смотрел не на авторитетного жирдяя с бородавкой, а на Ядвигу, которая в этот момент обменивалась многозначительными взглядами с тощим Веласкесом.

— А почему этот толстый за трупный промысел говорит? — вдруг вмешался в разговор еще один персонаж — румяный детина с копной льняных кудрей, этакий Иван-дурак, каким его на лубочных картинках рисуют. — Трупов же допрежь Пугало всегда возил. А этот откуда взялся тогда? Ты кто вообще будешь, елда лысая? И про трупный промысел отчего разговор ведешь?