Князь-пират. Гроза Русского моря

— Здесь я живу, это мои хоромы, — сказала она и испытующе посмотрела ему в лицо. Он понял ее призывный взгляд, следующий шаг надо было делать ему. Святослав некоторое время колебался. Несмотря ни на что, продолжал он любить свою супругу, половецкую княжну, дочь другого Аепы, названную при крещении Доминикой. Помнится, когда выбирали для нее христианское имя, он первым высказался за то, чтобы так ее назвали; ему казалось, что она будет домовитой хозяйкой, любящей матерью, послушной супругой. Иначе было нельзя, нося такое имя — Доминика! А получилось все как раз наоборот. Из девочки превратилась она в высокую статную красавицу, затмив своими прелестями других женщин; кроме нее, он, Святослав, не смел и думать о ком-либо. Но чем взрослее и краше становилась она, тем надменнее и высокомернее относилась к нему. Не помогали ни уговоры, ни увещевания, ни ласки. Ко всему прочему начал замечать он, что на пирах и веселиях, сначала таясь, а потом все более открыто стала заигрывать она с другими мужчинами. Иногда во время застолья исчезала, а затем возвращалась с какой-то блудливой улыбкой на губах и неестественным блеском в глазах. Он обо всем догадывался, возвратясь домой, наедине корил ее:

— Что делаешь, а? Почему ты меня позоришь при всем честном народе, а?

— Заакал, шут гороховый! — с вызовом отвечала она. — Ты лучше власть употреби, побей меня как следует! Ну, что встал, как пень? Вот плетка, отхлещи как следует непутевую твою жену!

Но у него рука на нее не поднималась. Он даже представить себе не мог, чтобы сделать больно женщине, тем более такому обожаемому существу, каким была Доминика.

— Ты даже на это не способен! — презрительно кидала она ему в лицо. — Скажи, а на что-нибудь вообще ты способен?

«А правда, способен ли я на смелые решения в любви? — спросил он себя, стоя перед Ефросиньей. — Меня топчут, а я терплю. Разве можно вынести такое?»

И он сказал:

— Пригласи в гости. Хочу посмотреть, как живешь.

— Высоким гостям всегда рады, — ответила она. — Проходи, князь, будь как дома.

Через три дня, прощаясь, он сказал ей:

— Как приеду в Новгород-Северский, сразу стану разводиться со своей женой. Уставы князей разрешают развод при неверности супруги. Меня ничто не остановит. Жди моего приезда в Киев, я тогда буду свободным человеком, и мы соединим свои судьбы.

Дворец встретил его шумом и гамом. Приехали половцы, родственники жены, расползлись по многочисленным помещениям, разнесли вонь степных кочевий. Святослав жал им руки, обнимался, старался быть радушным и приветливым, а сам едва сдерживал копившееся раздражение от громких разговоров, от того, как за едой гости чавкают и вытирают о свои штаны жирные ладони, как будто не дадены им рушники.

Доминика ходила радостной и счастливой, как всегда при приезде родни. Она уже была пьяна и встретила Святослава наигранно-весело, при всех показательно поцеловала в губы, усадила рядом и налила чару вина:

— Выпей, супруг, за дорогих гостей!

Святослав пил мало и вскоре ушел в свою горницу отдохнуть с дороги. После всего происшедшего в голове было пусто, не хотелось ни о чем думать. Но он чувствовал, что продолжает любить свою жену, что Ефросинья отошла куда-то в сторону, и было стыдно и совестно перед ней, но он был однолюб и ничего с этим не мог поделать. Помаявшись, он незаметно для себя уснул.

Проснулся, когда солнце садилось за крыши домов. «Нельзя спать перед заходом солнца, — вспомнил он слышанный в детстве совет матери. — Голова болеть будет». И, действительно, голова была как чугунная. Впрочем, может, с дороги да от выпитого, хотя и выпил он всего лишь чарочку. Пойти к Доминике, может, у нее какой настой от головной боли есть?

Он подошел к ее светлице и открыл дверь. То, что представилось, потрясло его. На кровати сидела его жена и молодой половец, и они целовались. Он увидел ее обнаженное тело, наполненные страстью глаза, растрепанные волосы… Особенно его поразило то, что Доминика не испугалась при его появлении, а лишь чуточку отстранилась от любовника и сказала капризно:

— Вечно ты не вовремя…

Он круто повернулся и вышел, не помня себя, ворвался в свою горницу, упал плашмя на кровать. Сколько раз намекали, что жена неверна ему, и вот теперь он увидел собственными глазами. Какая низость! Какой позор!.. То, что три дня пробыл с Ефросиньей, он забыл, ему виделась только картина измены Доминики с половцем. Нет, дальше терпеть нельзя, решил он про себя. Надо рвать с ней все отношения окончательно. Иначе каким он мужчиной будет, если станет колебаться? А самому ему в это время хотелось, чтобы ничего не менять, чтобы все осталось по-прежнему, чтобы рядом с ним была она, его любимая супруга, его Доминика…

В дверях послышался шорох, отстраненный голос жены спросил:

— Ну и что ты будешь делать теперь?

Он — в подушку:

— Уйду. Насовсем уйду от тебя…

— Никуда ты не денешься, — издевательским тоном произнесла она. — Ты не способен. Ни на что ты не способен, кроме войны. Вот этим и занимайся, а другим жить не мешай.