Князь Рысев 3 (СИ)

— Чего ты встал?! — Ее окрик на этот раз был куда отчаянней, чем в прошлый раз. Он ударил по мне, словно плеть, заставил встрепенуться — я снова глянул на чернильные кляксы, твердеющие на плоти булыжника мощи.

Ясночтение не давала им описания, не желая подсказывать, что же с ними делать. Будто потеряв голову от отчаяния, я бросился на них. Горячее месиво больше походило на исходящую жаром жвачку. Я потянул кляксы на себя, надеясь отодрать ее, скинуть вниз — тщетно. Она тянулась, будто расплавленный асфальт. Чернильное нечто сопротивлялось, не желая покидать насиженное место, норовила обжечь в ответ.

И все же мне удалось. Оставляя четкие следы мрачных отметин, затвердевшей бляшкой она свалилась вниз, тут же рассыпавшись, как необработанная глина.

Она плохо отлипала от ладоней, наросты спешили захватить и мое тело, липли к коже, растворяя в своих недрах мой первоначальный облик.

Когда ломают пальцы — больно. Когда их выкручивают щипцами, пытаются изогнуть под неестественным углом, дабы расхохотаться под чудовищный хруст — больно. А когда само мироздание перерисовывает их на новый, абсолютно чуждый тебе, но понятный ей манер, не чувствуешь совершенно ничего.

Я ничего не чувствовал...

Здравый смысл желал взглянуть на руки: таким естественным движением поднять ладони и взглянуть на то, что же с ними случилось.

Я отнекивался, крича, что на это нет времени — потом, обязательно и в первую очередь, ну а сейчас...

Жутко было признаваться самому себе, что я попросту боялся увидеть нечто ужасное.

Место силы потускнело. Там, где раньше в блестящих светло-голубым светом личинках покоились сюжеты, интриги, драмы, теперь дымилось пустоглазое ничто. Место силы еще не умирало, но его уже нещадно лупили. Егоровна раз за разом пропускала удары — вся мощь сатанинской невесты не могла противостоять могуществу великого ума. Кирпичик по кирпичику новый обладатель Кисти Мироздания вытаскивал из бывшей старухи то, из чего она состояла. Еще чуть-чуть, говорил взгляд незримых, мутных буркал, — и она обрушится, посыплется, обратится в ничто. И вот тогда для нее наступит конец.

Я скидывал один нарост за другим, топтал ногами. Шипели ботинки, трещал по швам купленный на Бискины деньги костюм. Знала ли демоница, что здесь случится, или была в неведении до самого конца?

Я не искал лишних ответов. Клякса, будто ей надоело, что я столь вольно обращался с ее собратьями, взбунтовалась. Влажным щупальцем стеганула мне по лицу, сбивая с ног. Плетью потянулась к шее, но я поймал ее на лету, резко дернул на себя, отчаянно сплюнул. Потащил мерзость к себе, но художник прыснул мне акварелью прямо в лицо. Глаза будто вспыхнули огнем, я заревел, чувствуя, как внутрь проникает сама мгла. Развернулся на месте, почуял щелчок по плечам — словно зная, что место силы, а в особенности этот булыжник, вытворяет с благородными, меня спешили прижать к нему всеми силами.

Я сопротивлялся. Мерзкая дрянь помимо глаз залепила нос, не дала завыть, закрыла собой рот, словно грязной ладонью. Уперевшись руками в плоть камня, я боролся, словно зная, что потеряю себя сразу же, как только меня макнут в высокий стиль поэзии лицом.

Сложно сопротивляться неотвратимому. Будто собираясь нырнуть в тухлую, вонючую воду, я задержал дыхание, инстинктивно, как в детстве, надувая щеки. Сознание сразу же провалилось. Его будто попытались вырвать из тела — могучий великан, дух театра, в поварском колпаке с уставшей миной на лице готов был разделать меня на идеи, смыслы и что-то там еще. Меня замутило от творящейся образности. Плен камня казался душным, душа норовила вырваться прочь.

Меня швыряло из одной декорации в другую. Перед глазами мелькали шекспировские трагедии — Джульетта щерилась острыми клыками на истерзанный труп Ромео. Пушкин скакал с одной ветви могучего дуба на другую, гремя золотой цепью. Ученый кот с громким мявом норовил унести хвост прочь и не попадаться под горячую руку. И все это под грохочущий аккомпанемент последнего дня Помпеи — грозный вулкан, заволакивая дымом небеса, готов был исторгнуть из своих недр губительное содержимое.

С меня словно кто-то слоями снимал кожу: я оставался в каждом замысле — главным, второстепенным, незначительным и просто героем.

Ну уж нет! Я уперся обеими ногами в землю, цепляясь за единство облика. Руки вновь скользнули по влажной поверхности камня, все еще желая вырвать меня наружу — пока еще было что спасать.

Я отшвырнул следующий предлагаемый местом силы морок, желая разрушить тот, в котором был сейчас.

Фантазия — бич литератора. Училка по литературе не любила готовых унестись на крыльях фантазии учеников и видела в сочинениях, в первую очередь, строгость кем-то заведомо заложенных мыслей — и ни грамма свободы!

Раньше я с ней спорил, сейчас же готов был согласиться. Если меня хотят сделать очередным невзрачным пятном на полотнище творения, искусства ради и красоты для, то я испоганю собой все, до чего только смогу дотянуться!