Князь С Н Трубецкой (Воспоминания сестры)

Брат Сережа написал было воззвание, приглашающее студентов отнестись с доверием к "рескрипту" и приступить к занятиям, но воззвание это провалилось в Совете Университета. Профессора знают, что студенты вооружаются... и при таких условиях занятия немыслимы. Сережа говорит, что они не возобновятся, пока не произойдет реакция в обществе, которое безумствует и летит под гору, очертя голову.

Страх перед ожидаемым аграрным движением выдвигает на первую очередь земельный вопрос и заставляет делать невероятные предложения. На-днях, у Новосильцевых, на совещании земских деятелей, Петр Долгорукий предложил каждому подсчитать, сколько он может добровольно уступить своей земли крестьянам, так как, если они сами не дадут, то все равно снизу возьмут!..

Петрункевич, о котором я писала в ноябре, что он поражает умеренностью взглядов, заявил за несколько дней до появления "рескрипта" предложение собрать в Петербурге 600-700 чел. земцев и учредить из себя "Учредительное Собрание" и т. д... Сережа не видит {113} сейчас возможности издавать журнал, так как, за исключением 3-х, 4-х чел. среди намеченных им сотрудников, все перешли в радикальный лагерь.

Сегодня, проездом из Петербурга, у нас был дядя С. А. Лопухин (в то время прокурор судебной палаты в Киеве). Он оптимистически настроен. Так же, как и А. Лопухин (директор департамента полиции), он верит, что рескрипт внесет дифференциацию в общество, и что здоровые элементы за него уцепятся. Предложение гласного Мануйлова в Земском Собрании избрать комиссию для выработки проекта от московского земства должно заставить работать, а не болтать только, и должно и крайние элементы в Земстве привести к известным компромиссам и заставить призадуматься над трудностями осуществления и проведения в жизнь реформ, о которых сплеча так многими легко говорится. Адрес Думы и Земства очень хорошие признаки.

Но всё же все в недоумении: как связать этот "Рескрипт" с Манифестом и Указом?.. И только руками разводят!..

Дядя С. А. Лопухин привез нам любопытное разъяснение. 17 февраля он был у Манухина (министра юстиции), и беседа шла о современном положении дел. Манухин говорил, что, вероятно, вскоре будет дано что-нибудь положительное, потому что дальше так жить нельзя. "Будет, конечно, переходный момент..." На этом отворяется дверь, и курьер подает два пакета: в одном был Указ, в другом Манифест...

После прочтения оба были в оцепенении. Манухин извинился, что должен немедленно приступить к распоряжению об опубликовании, и дядя С. А., распростившись с ним, поехал к А. Лопухину. Когда последний узнал о Манифесте, он за голову схватился:

"Как? Быть не может!.." и поспешил к телефону уведомить Булыгина. А Г. Булыгин тоже ничего не знал о появлении Манифеста. Он знал, что у Государя {114} заготовлен Манифест еще со смерти вел. кн. Сергея Ал. и приблизительно знал его содержание, но надеялся, что ему удалось убедить Государя его не выпускать, и тут поражение было полное, и перспектива на завтрашний день резни (19 февраля, дата освобождения крестьян от крепостной зависимости была всегда излюбленной датой для политических демонстраций.).

В пятницу, 18 февраля, все министры и члены Государственного Совета съехались по обыкновению в Царском. Булыгин взял с собой заготовленный им проект Манифеста (о котором, вероятно, и говорил мне Г. Кристи), и тут общим единодушным напором удалось склонить Государя подписать "рескрипт", который, вероятно, испекли на месте, переделав Булыгинский проект Манифеста. Сольский, старейший между присутствовавшими, торжественно скрепил подпись Государя, отвесив ему низкий поклон, и поздравил с вступлением России в "новую эру", а старик Хилков стоял и широко крестился, пока Государь подписывал...

Уже к вечеру 18-го в Петербурге продавали "добавление" Правительственного Вестника с "Рескриптом Булыгина", и публика не знала, какой исторический момент лег между этими двумя актами. Пока Булыгин находился в Царском, ему по телефону то и дело передавали о новых беспорядках то там, то здесь и, главное, в Баку. Всё это поддерживало единодушие представителей бюрократии d'abdiquer en faveur des representants. Но один голос раздался против, голос С. Ю. Витте!

На-днях у нас завтракал Петрункевич и сообщил еще интересную версию (из достоверного источника) о том же "рескрипте". В день обнародования Манифеста (18 февраля) представители группы финансистов, с которыми Коковцев вел переговоры о {115} заключении займа в Париже, явились к нему с тем, что при данных условиях: Манифеста и Указа, заем нельзя будет реализировать... Курс наш не упадет от неудач в Манчжурии и даже, если бы вспыхнула война с Англией, но с "манифестом" Россия вступает на путь смуты, и ценности наши должны упасть до 75%... Коковцев был против "представителей", но пришлось доложить царю, что денег нет и занять нельзя будет, если остаться при Манифесте. Пришлось согласиться на Рескрипт. Таким образом, on lui a force la main.