В 1928 году в пасхальную ночь с 14 на 15 апреля, спустя 72 года после кончины П. Я. Чаадаева и ровно за одиннадцать лет до своей гибели, Шаховской обращался к Гревсу: «Пишу тебе в пасхальную ночь под звон московских колоколов… Но вот что скажу тебе: Чаадаев много слушал московские колокола. Он их ждал и в день смерти… Но не дождался. Умер за несколько часов до их звона, 14 апреля 1856 года. И Чаадаев, как и Тургенев, был западник, хотя и славянофилы его дети. Но он умер в Москве и в гробу слышал колокола, и в конце прощального обращения своего священник Петропавловской церкви Сергиевский{409}, бывший потом профессором богословия в Московском университете, сказал, как бы христосуясь с ним: «Умерший во Христе брат, Христос воскресе»… Так, видишь ли, все-таки как-то напрашивается сравнение судьбы двух западников Чаадаева и Тургенева — по отношению к московским колоколам»{410}.
А мы в завершении позволим добавить к этим именам и имя Дмитрия Ивановича Шаховского, поставив его в один ряд с выдающимися русскими людьми.
И пусть московские колокола звучат под вечным небом России.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
В канун нового, 1913 года на традиционной встрече членов Братства произошел один разговор, свидетелем которого стал Георгий Вернадский: «Федор Федорович [Ольденбург] очень интересно говорил, что партия кадетов мешает общественной жизни в провинции, потому что надо искать нового, а партия сковывает, дает готовые обязательные указки. Но тут надо не чтоб он вышел из партии, а чтоб партия (официально?) закрылась, он же, как часовой, не может уйти с поста, пока его не сменят или отзовут, иначе это полная деморализация. Все это мне страшно близко было, — пишет Г. В. Вернадский. — Возражали ему папа и Корнилов, а Дмитрий Иванович говорил, что он не знает, что надо»{411}.
Казалось бы, странную позицию занял Д. И. Шаховской в этой беседе, если учесть, что он был одним из основателей и лидеров партии народной свободы. Но для человека, всю жизнь стремившегося к осуществлению «русской правды», подобная неопределенность вполне объяснима. В конце концов, любые партии только разъединяют людей и раскалывают общество, затрудняют свободный поиск истины, в которую так верил Шаховской и которая, по его мнению, должна была открыться в будущем русскому народу.
Вслед за Петром Яковлевичем Чаадаевым он считал, что «русские должны внести в сознание человечества это познание духовной стороны бытия, конечно, вовсе не вследствие каких-то исконных присущих нам свойств, а по историческому ходу нашего развития и по тому положению, которое мы занимаем в истории мира. Христианство застало нас на самых ранних ступенях исторического развития, и оно легло более прочно, чем где бы то ни было, в основу национального идеала».
Не в слепом подражании каким-либо, пусть даже самым передовым, но чуждым нашему опыту и понимания жизни, образцам, а в выявлении подлинного смысла отечественной истории и предназначения нашего народа видел Дмитрий Иванович основную задачу российских интеллектуалов и всех, кому действительно дорога судьба страны. Как злободневно сегодня звучат его слова о том, что «американизм не сочетается с нашей духовностью, а беспомощно топчет ее не внешним насилием, а победой изнутри.
И пока ни о каком синтезе не может быть и речи… Перед нами такое яркое проявление бессилия европейской и американской силы и силы русского бессилия, что никакой реальной базы для синтеза пока нет»{412}. Таков вывод Шаховского, который и спустя 70 с лишним лет остается крайне актуальным и поучительным.
И при этом Шаховской верил в великое будущее России, когда произойдет разрешение «всех нагроможденных противоречий и безобразий».
В молодости в «Повести о том, что будет с каждым из нас, когда мы будем большие», написанной после окончания университета, князь Дмитрий Иванович Шаховской признавался, что он «ужасно желает быть русским человеком»{413}. Какое простое и трудное желание. И какая долгая и сложная оказалась к нему дорога. Дорога к самому себе.
ОСНОВНЫЕ ДАТЫ ЖИЗНИ И ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
КНЯЗЯ
ДМИТРИЯ ИВАНОВИЧА ШАХОВСКОГО