Князь советский

К ее удивлению Тата согласилась, и теперь Галя с замиранием сердца думала о будущем: если ребенка пристроить к делу, ничто не будет стоять на пути ее собственного счастья.

«Да, я плохая мать, – корила она себя (впрочем, без особого сожаления). – Но что еще я могу сделать для Таты?»

Клим сказал, что летом у него будет небольшой отпуск, и Галя мечтала, что они снимут в Подмосковье дачу и будут там жить, позабыв о работе, политике и непутевых детях.

Ей очень хотелось надеяться, что к тому времени Клим хотя бы немного оправится от потери жены. Черная полоса в его жизни кончилась: Вайнштейн дал понять, что готов помириться с ним, Элькин отдал Климу автомобиль на условиях «потом рассчитаемся», а финансовый отдел в Лондоне согласился оплатить эту покупку ближе к августу.

К тому же в Советском Союзе наконец начали происходить события, достойные мировых передовиц: суд над шахтинскими вредителями мог принести Климу славу и деньги – в нем собирались участвовать сорок два общественных обвинителя, пятнадцать защитников и полсотни обвиняемых. Под судебные заседания выделили легендарный Колонный зал Дома Союзов (бывшее Благородное собрание), в котором танцевали Татьяна Ларина из «Евгения Онегина» и Наташа Ростова из «Войны и мира». Здесь же проходили всевозможные съезды и прощания с важными покойниками – от Ленина до председателя Революционного военного совета Фрунзе.

Задолго до начала заседаний пресса начала готовить население к процессу: в газетах и журналах рассказывалось о катастрофическом положении в угольной промышленности и о роли старых спецов в ее развале. Чтобы новости о Шахтинском деле дошли даже до неграмотных, было решено передавать их по радио, и вскоре на многих московских улицах появились столбы с репродукторами.

Большевики готовили поистине «процесс века», и Климу надо было радоваться, что счастье плывет ему в руки, но он был чем-то недоволен.

– Ну, в чем дело? – ласково допытывалась Галя.

Клим передал ей газету от 14 апреля 1928 года, в которой была опубликована речь Сталина:

Факты говорят, что «Шахтинское дело» есть экономическая контрреволюция, затеянная частью буржуазных спецов, владевших ранее угольной промышленностью. Факты говорят далее, что эти спецы, будучи организованы в тайную группу, получали деньги на вредительство от бывших хозяев, сидящих теперь в эмиграции, и от контрреволюционных антисоветских организаций на Западе.

– Там все решили до суда, – сказал Клим. – Никто уже не сомневается в том, что обвиняемые виновны.

– А ты разве сомневаешься? – удивилась Галя.

– Мне бы хотелось понять…

Он так и не закончил свою мысль. Что бы Галя ни делала, как бы ни старалась помочь Климу, он все равно расценивал ее как потенциальную доносчицу, при которой нельзя слишком много болтать. Она подозревала, что именно поэтому он не в состоянии полюбить ее: о чем может идти речь, если тебе нет доверия?

Если бы Галя уволилась из ОГПУ, Клима бы вынудили нанять другую помощницу. Это был замкнутый круг: она не могла бросить ОГПУ до тех пор, пока Клим на ней не женится, а он не собирался жениться на Гале, потому что она работала на чекистов.

2.

Чтобы Тату приняли в художественный интернат, надо было раздобыть направление профкома. Галя сунулась туда, но ей никто толком не разъяснил, кто за что отвечает.

Лубянку лихорадило: сверху пришел приказ о необходимости чисток – мол, надо выявить, кто из сотрудников ОГПУ не желает активно бороться с контрреволюцией.

То же самое происходило на всех предприятиях. В стране не было ни одной успешной отрасли, и директора, не дожидаясь собственного «шахтинского дела», брали инициативу в свои руки. Ведь раз у них ничего не получается, значит, кто-то саботирует их работу!

Чистка в ОГПУ еще не была назначена, но Галины приятельницы из канцелярии спешно выкидывали иностранные журналы мод, конфискованные у нэпманов, и прятали все, что могло изобличить их тягу к буржуазной жизни. Никаких больше открыток с заграничными артистами, никакого вязания на рабочем месте, никакой болтовни на тему «как сделать перманент в домашних условиях». Чекисты ходили на службу отутюженные и молодцеватые, и все их разговоры сводились к осуждению врагов и поддержке линии партии.

Секретарша Этери Багратовна шепнула Гале, что Драхенблют каждый день получает целые пачки анонимных доносов. Из-за страха перед увольнением чекисты принялись закладывать коллег, которые могли навредить им во время чистки. Личные дела сотрудников ОГПУ росли, как на дрожжах: каждого можно было поймать на преступлении – один линейку стащил с работы, другой незаконно получил путевку, третий – однажды высказался в поддержку оппозиции.