Князь советский

Нина была права, когда сказала, что я пожалею о нашей ссоре. Если бы мы расстались как добрые приятели, она бы помогла мне с ребенком. Да, мне пришлось бы каждый день переступать через себя, но Китти не должна страдать из-за моего уязвленного самолюбия!

Я верчу Нинину фотокарточку в руках – на ее обороте Магда написала: «Нина Купина, ноябрь 1927 года». Я зачеркнул имя моей бывшей жены и написал сверху: «Миссис Рейх».

Мне до сих пор сложно принять это как данность.

Глава 19. Шахтинский процесс

1.

Утром 18 мая 1928 года Дом Союзов был окружен двойным милицейским кордоном, который едва сдерживал любопытных, пытавшихся пробраться в недавно отремонтированное трехэтажное здание с колоннами.

Женщины с моссельпромовскими лотками торговали папиросами; тут же крутились газетчики, ребятня и иностранные туристы с фотокамерами. Народ все прибывал и вскоре заполонил мостовую, не давая проехать гудящим автомобилям и извозчикам.

Клим предъявил удостоверение журналиста, и его впустили внутрь.

В Доме Союзов шли последние приготовления: по мраморной лестнице носились щеголеватые юноши в форме ОГПУ, а буфетчицы в кружевных наколках развозили тележки, уставленные графинами с водой.

Клим вошел в Колонный зал и ему показалось, что он очутился в театре перед большой премьерой. Хрустальные люстры освещали ряды красных кресел для зрителей и кумачовые транспаранты на балконах. В проходах уже стояли несколько мощных юпитеров, направленных на сцену, и ковровые дорожки бугрились от тянущихся под ними проводов.

– Дорогу! – прокричали рабочие, везущие громоздкую кинокамеру.

Все слегка нервничали и суетились, но в целом настроение было приподнятое: на спектакль возлагались большие надежды.

Иностранные журналисты раскланивались и обменивались рукопожатиями.

– Правосудия ждать не приходится, – мрачно говорил корреспондент американской газеты «Крисчиан Сайенс Монитор». – Советские судьи вполне официально руководствуются теорией классового подхода: если выяснится, что обвиняемый – бывший дворянин или, не дай бог, происходит из семьи священника, то уже никаких доказательств вины не требуется.

Французские корреспонденты тут же ввязались с ним в спор:

– Но это глупо – выносить откровенно несправедливое решение на глазах всего мира! Большевики на это не пойдут.

– Будут расстрелы, – повторял Луиджи, маленький итальянец, похожий на востроносого дрозда. – Власти хотят заставить нерадивых служащих лучше работать. Так решится проблема с повсеместным браком на производстве.

Зайберт никого не слушал и громко возмущался тем, что ОГПУ записало в число вредителей нескольких граждан Германии, которые работали в Шахтах по контракту:

– Когда наш посол доложил об этом в Берлин, дело едва не кончилось разрывом дипломатических отношений. Вся нация возмущена! Чекисты арестовали моих соотечественников только для того, чтобы продемонстрировать, что у саботажников были связи с заграницей. Я не понимаю, о чем думают в Кремле: послезавтра в Германии будут проходить выборы в Рейхстаг, и из-за этого скандала коммунисты лишатся множества голосов.

– Не притворяйтесь, что вы страшно горюете по этому поводу, – засмеялся Луиджи. – Вы же сделали себе карьеру на этой истории!

Зайберт и вправду превратился у себя на родине в знаменитость. После поражения в Мировой войне национальные чувства в Германии были обострены до предела, и любое сообщения о страданиях немцев вызывало бурю протеста. Зайберту разрешили навещать арестованных соотечественников, и он уже несколько раз ездил в Берлин давать интервью о визитах в большевистскую тюрьму. Его даже пригласили к министру иностранных дел, и после этого Зайберт решил, что в будущем он непременно подастся в политику, – ему очень понравилось заступаться за немецкий народ.

Наконец впустили зрителей, и зал наполнился гулом возбужденных голосов и громкими выкриками распорядителей – кому куда садиться. Те, кто побогаче, достали полевые и театральные бинокли и – за отсутствием главных действующих лиц – принялись рассматривать иностранцев. Клим чувствовал себя неуютно, будто все поблескивающие стеклышки были направлены именно на него.

Когда ввели подсудимых, над публикой пронесся вздох разочарования. Зайберт аж снял очки и протер их носовым платком – словно не мог поверить своим глазам.

– Ну и преступники!