Князь советский

Нина кивала, глядя на крохотный шрамик на смуглой коленке.

Почему Клим не оставил ребенка с Галей? Он доверял ей еще меньше, чем Нине? Или, может, его любовница невзлюбила Китти?

Все было настолько запутано и непонятно!

Нина совершенно не была готова к свалившимся ей на голову материнским обязанностям. Как ни постыдно это звучало, они с Китти отвыкли друг от друга и не очень-то хорошо понимали, как им себя вести.

Из соседнего купе послышались детские голоса, поющие Интернационал по-немецки. Вагон на треть был занят иностранными пионерами – детьми зарубежных коммунистов, направляющимися в летние лагеря.

Китти потребовала, чтобы ее отвели к ним познакомиться, а когда Нина отказалась, устроила скандал. Она вдруг осознала, что папы рядом нет, и потакать ее желаниям никто не будет.

Дальше было только хуже: еда в вагоне-ресторане оказалась невкусная, чай – слишком горячий… Как это нельзя засовывать в нос хлебный мякиш? А ноздри тогда зачем?! А-а-а-а-а!!!

Во время очередной остановки Нина выбежала на платформу и заметалась среди крестьянок, сбывающих домашнюю снедь. Паровоз стоял под парами, и каждый раз, когда состав вздрагивал и чуть продвигался вперед, пассажиры в панике кидались назад к вагонам. У Нины замирало сердце: вдруг она не успеет сесть в поезд и Китти уедет без нее?

Она купила жареную курицу, вареную картошку и несколько огурцов, и Китти наконец соблаговолила поесть, но буквально через пять минут ее вырвало.

«Я совсем разучилась обращаться с детьми! – в отчаянии думала Нина, застирывая в уборной розовый сарафан. – А что, если это серьезное отравление?»

Когда она вернулась в купе, ребенок как ни в чем ни бывало прыгал по диванам.

– Давай играть в рыбалку? – предложила Китти. – Ты будешь рыбаком: закидывай удочку и вытаскивай меня из моря!

Она старательно изображала «небывалый улов» – то извозчичью лошадь, то поющий репродуктор, то морских чудовищ.

– Падай в обморок! – кричала разгоряченная Китти. – Я ужасный трехголовый водолаз!

Нина в изнеможении падала на диван.

Когда стемнело, они долго лежали в обнимку, и Китти рассказывала, как Капитолина молится Боженьке и вышивает полотенца с петухами.

Нине очень хотелось задать пару вопросов о Гале, но она не смела: слишком уж страшно было получить подтверждение тому, что она и так знала.

За окном пролетали искры из паровозной трубы, стучали колеса, а из коридора доносился женский смех.

– Мама, – позвала Китти. – А я волшебные слова знаю – меня Капитолина научила. Их надо говорить, когда что-то потеряешь. «Домовой, домовой, принеси мешок домой. А в мешке поклажа – там моя пропажа». Я загадала, чтобы домовой принес тебя, и видишь – ты нашлась.

Нина поцеловала ее в голову.

– Теперь нам еще папу надо вернуть.

– Хорошо, – сонно пробормотала Китти. – Только я не знаю, сможет его домовой поднять или нет, – все-таки папа тяжелый.

– Мы что-нибудь придумаем, – пообещала Нина. – Если надо, раздобудем подъемный кран.

4.

На перроне в Феодосии Нину и Китти встретил Элькин – загорелый, бородатый и еще более рыжий, чем всегда. В косоворотке с закатанными рукавами и выгоревшей красной феске он выглядел как турок-рыбак, а не как московский инженер.

– А где мистер Рогов? – спросил он, расцеловавшись с Ниной.

– Папа остался в Москве, и я только с мамой приехала! – сказала Китти.

Элькин в растерянности посмотрел на Нину.

– То есть как… «с мамой»? Клим говорил мне, что его жена умерла.

Нина мучительно покраснела. Надо было заранее предупредить Элькина обо всем! А теперь пойдут дурацкие вопросы и объяснения…

– Мы с Климом когда-то были женаты, – запнувшись, проговорила она.

– А как же Китти? Ведь она…

– Мы ее удочерили.

Элькин не нашелся, что сказать.

– Ладно, пойдемте, – произнес он и, подхватив чемоданы, повел гостей сквозь привокзальную толпу.

Нина так и не поняла – как Элькин отнесся к известию о ее предыдущем браке. Что, если он догадался, что зимой она приходила в «Московскую саванну» не столько к нему, сколько к Климу? Ох, какой позор!

Феодосия была жаркой, пыльной и сказочно прекрасной, и постепенно смущение оставило Нину. Она смотрела на татарских женщин в пестрой рванине, на черноусых носильщиков, таскавших здоровые деревянные поддоны на головах, и на веселых торговцев, которые продавали мелких креветок и, как семечки, ссыпали их в газетные кульки.

– В Коктебель на исполкомовской колымаге поедем – я уже обо всем договорился, – сказал Элькин, показывая на стоящий в тени открытый автомобиль. Бока машины были помяты, фары не подходили друг к другу, но зато заднее сидение было покрыто дорогим восточным ковром.

Шофер – загорелый парень в дырявой майке и со здоровыми очками от пыли, болтавшимися на шее, – с любопытством оглядел Нину и Китти.

– Ну что, заводить мотор?

– Заводи! – приказал Элькин и с великим почтением усадил дам в автомобиль.

Они понеслись по улицам, распугивая кур и бродячих собак.

Сидя вполоборота, Элькин рассказывал Нине, как ему удалось восстановить в Коктебеле заброшенную кузню и превратить ее в мастерскую.