Князь Святослав

Ужас сковал всех собравшихся на тайный совет. Но и эти самые близкие к василевсу лица, собравшиеся искать выхода из создавшегося положения, не были единодушны. Патриарх Василий, хотя на первых порах и казался примирённым и даже пошёл на уступки, когда Иоанн Цимисхий отменил законодательство Никифора, ограничивающее патриарха и ущемляющее церковь, всё-таки не был вполне доволен Иоанном. Всех этих уступок Василию было мало. Твердокаменный изувер и фанатик Василий, став патриархом, оказался строптивее своего предшественника и при каждом случае напоминал Иоанну Цимисхию о необходимости, да поскорее, обручиться с порфирородной царевной Феодорой, дочерью Константина Багрянородного, а преступную красавицу Феофано забыть навсегда. Цимисхий медлил с бракосочетанием. Безобразная, старая и глупая Феодора была ему ненавистна. И царь был вправе ожидать от упрямого и невежественного патриарха тайных интриг и поэтому скрытно уже возненавидел его, но пока не имел ни сил, ни уверенности, что сумеет и его свалить. Он хорошо понимал, что придурковатый и юродствующий по обету патриарх знает его намерения, и если фортуна готовит царю тяжкие испытания, изувер с охотой утяжелит их. Но пока глава церкви выжидает и колеблется.

Этого бесстрашного вояку, грозного василевса, пугала елейная твердокаменность монаха. Проницательный полководец чувствовал, что это недаром. И он был прав. Может быть, в ту пору в Византии и был только единственный человек, который не боялся Святослава, прихода руссов в Константинополь. Этот изнурённый постами и церковной службой старик, держал в своих руках теперь все вероисповедные нити на Востоке Европы, имел свои уши и глаза и в сёлах, и в городах, и в столице Болгарии, даже в стане Святослава, где было немало христиан.

И патриарх, который больше притворялся простаком, чем был им на самом деле, прекрасно был осведомлён о том, что Святослав равнодушен к делам веры и даже не против был принять христианство для внесения единомыслия в государство. К тому его настойчиво склоняла в своё время и покойница мать, но он опасался лишь отчуждения и насмешек дружины, в которой преобладали язычники.

Это вероисповедное вольнодумство было на руку патриарху: тем крепче при случае станет его духовная власть над душами новообращённых варваров. Вот почему он их не боялся. Он твёрдо был уверен, что перешедшие в христианство варвары становятся более покорными, чем мятежные соотечественники, понаторевшие в надоедливых еретических спорах. Пламенное простодушие обращённых славян ему чрезвычайно импонировало и льстило. Втайне он даже допускал, что уж ни рука ли Провидения направляет великого русского князя в утопающую в грехах и пороках столицу с развратным дворцом и многократно осквернённым клятвопреступлениями и цареубийствами Золотым троном.

Кроме того, он был стар, немощен, суеверен, мнителен и наказание василевса и его ближайших соратников казалось ему волеизволением свыше. Он никогда не роптал на бога и всем невзгодам мира искал источник в растлённом законоотступничестве державных властителей, а он-то уж постиг изнанку их душ и те пути, по которым они пробирались к земной власти, и образ их жизни, попирающий все моральные каноны христианского вероучения. В тайниках сердца он считал Цимисхия величайшим грешником, уготовившим себе геенну огненную, и даже был доволен, что тот испытывает страх, трепет и небывалое смятение.

Патриарх сидел в кресле как судья и пронзал испепеляющим взглядом полуголую Феофано. Её присутствие здесь он считал неслыханным кощунством.

Феофано, которую тут же после убийства мужа Цимисхий отправил в заточение в угоду общественному мнению и требованию патриарха Полиевкта, он потом тайно вернул и поселил у себя во дворце, а тут уже открыто предавался сладострастию при затаённой ненависти всего духовенства и многих сановников.

Феофано только и искала случая отомстить новому патриарху или извести его, но пока не знала, как это выполнить. Во дворце патриарх был сугубо насторожен и не прикасался к яствам.

Паракимонен Василий, опытный политик и притом умный чиновник, сейчас, насупившись, молчал. Его мнение о царях определялось не их личными качествами и не его собственными эмоциями, а сухим и точным расчётом: с кем останешься жив, если его сторону примешь. Паракимонен никогда не ошибался в расчётах. Цари враждовали, сменялись, погибали от рук заговорщиков; войны начинались, продолжались и кончались, мятежи вспыхивали и жестоко подавлялись, а без паракимонена не обходился ни один новоявленный властитель. Лукавый евнух наперёд предвидел судьбу каждого повелителя, которому служил, и всегда верно угадывал, когда надо изменить ему. Он уже сейчас, за это короткое время, когда Святослав второй раз завоевал Болгарию и вторгся в пределы Византии, основательно взвесил ситуацию и пока предпочёл поддерживать Цимисхия.