Князь Тавриды

— Ну что? — спросил он дрожащим голосом, когда Степан, прямо в дорожном платье, вошел в спальню и остановился у княжеской постели.

— Все благополучно-с, ваше сиятельство!

— Устроил?

— Как приказали, ваше сиятельство, сына у их сиятельства нет.

— А был сын?

— Точно так-с, ваше сиятельство.

— А что княгиня?

— Больны-с…

— Опасно?

Голос князя дрогнул.

— Никак нет-с… Обыкновенно… после родов…

— Она знает?

— Никак нет-с!

— То есть как же?.. Говори толком.

Степан медленно, со всеми подробностями своего путешествия, рассказал князю происшедшее в селе Чижове, в двух верстах от имения княгини, передал свои затруднения исполнить волю его сиятельства, осенившую его мысль, при виде мертвого ребенка Акулины, подмен детей и полную уверенность княгини Зинаиды Сергеевны, что она родила мертвую девочку.

Князь слушал внимательно, и когда Степан кончил, то вдруг вскочил с постели и бросился на шею своему верному слуге.

— Спасибо, спасибо… Ты мне не слуга, а друг… — говорил князь, целуя запыленного Сидорыча и в губы, и в щеки.

— Что вы, ваше сиятельство, что вы… — лепетал растроганный Степан. — Мы и так вами много довольны…

В это время в соседней со спальней комнате, где помещалась детская, раздался крик ребенка.

— Вот, вот кто обязан тебе более, чем я; я завещаю ему покоить твою старость, — сказал князь Андрей Павлович и, наскоро накинув халат и надев туфли, отправился в детскую.

Около постели Васи уже стояла проснувшаяся няня. Ребенок, оказалось, крикнул во сне. Сидорыч остался ждать в кабинете. Князь вскоре вернулся.

— Вот счет и оставшиеся деньги, — сказал Степан.

— Какие счеты, какие деньги… Оставь себе… Я перед тобой неоплатный должник, — заметил князь, садясь на постель. — Ты говорил, что отдал ребенка Потемкиной?

— Точно так-с, ваше сиятельство…

— У ней нет родственников в Петербурге?

— Сын, Григорий Александрович, офицер…

— Это ее сын! — как бы про себя заметил князь Андрей Павлович.

Он слышал о красавце Потемкине, в котором принимает участие сама императрица, и даже несколько раз видел его во дворце.

— Ты уверен, что она не проболтается?.. Не напишет обо всем сыну?

— Не могу знать… Но только думаю, ей не рука, так как денег она от меня две тысячи рублев взяла, а когда я ей объявился вашим камердинером и вышло, значит, никакого товару мне от нее не надо, деньги она мне не возвратила.

— Что же из этого?

— Значит, вроде сделалась как сообщница, на манер Аннушки.

— А…

— И притом же, она при мне Акулине его за ее собственного ребеночка выдала, и только сказала, что от скуки одиночества возьмет его к себе и воспитает, а потому ей, говорю, супротив нас идти не рука…

— Все-таки ей надо отвезти капитал… Отдохнешь, да и снова в дорогу… Надо окончательно замазать ей рот, а то неровен час… Сын ее на хорошей дороге… Пообещай ей ему мое покровительство, это тоже поможет привлечь ее окончательно на нашу сторону.

Князь отпустил Степана и заснул так крепко, как не спал уже давно.

Сидорыч, несмотря на усталость с дороги, заснуть не мог.

Замечание князя Андрея Павловича относительно того, что Дарья Васильевна Потемкина проболтается или напишет сыну, который может довести все это до сведения начальства, а может быть, и самой царицы, произвело на Степана гораздо более впечатления, нежели на князя, которому пришло это соображение в голову, и лишило камердинера сладости отдохновения после исполненного трудного дела.

Он боялся и дрожал и за себя, и за князя, и сам не мог понять, за кого он боялся более.

«Я что, я раб, мне что прикажут, то и делать должен… вот он сам себе господин, он и в ответе… Оно, конечно… постегают…»

Степан даже заворочался на своей постели, точно почувствовал жгучую боль от стеганья…

«Не миновать, постегают…» — заключил он.

Уже совсем был день, когда он заснул.

Не прошло и двух недель, как он сам напомнил князю Андрею Павловичу Святозарову, что следовало бы съездить в Чижово.

— Не ровен час, ваше сиятельство… — заметил он.

— Чего же ты опасаешься?

— Сумление берет, ваше сиятельство…

— Нет, кажется ты прав, ей всего лучше молчать, я об этом думал.

— Все бы лучше окончательно переговорить… Спокойно и мне, и вашему сиятельству…

— Что ж, поезжай, отвези ей деньги… Я от своего слова не отступлюсь…

— Не об этом речь, ваше сиятельство, разузнать, что и как.

— Так поезжай, хоть завтра.

— Чем скорей, тем лучше…

— Говорю поезжай…

Князь вручил ему в тот же вечер пятьдесят тысяч рублей и отпустил в дорогу.

С неменьшим замиранием сердца, чем и в первый раз, ехал Сидорыч для окончательных переговоров в Смоленскую губернию.

Сердце-вещун чуяло что-то недоброе…

Предчувствие оправдалось.

Мы знаем, как его встретили в Чижове и как он принужден был без всяких разговоров поворотить назад.

В ушах его звучала угрожающая фраза Дарьи Васильевны:

— Да прямо к ногам матушки-царицы, и вас с барином, душегубцев, на чистую воду выведем…

Он снова невольно сделал движение спиной, представляя удары плетью.

Проехав несколько станций, Степан нашел в себе силы к более хладнокровному обсуждению случившегося.

«Грозит старуха, может, так, на ветер…» — явилась у него успокоительная мысль.