Князь Тавриды. Потемкин на Дунае

Один калмык, вышедший в люди в последние годы царствования Елизаветы Петровны, имел привычку говорить всем «ты» и приговаривал: «Я тебе лучше скажу».

Григорий Александрович любил играть с ним в карты, так как калмык вел спокойно большую игру.

Однажды, понтируя с каким‑то знатным молдаванином против калмыка, князь играл несчастливо и, рассердившись, вдруг с запальчивостью сказал банкомету:

— Надобно быть сущим калмыком, чтобы метать так счастливо.

— А я тебе лучше скажу, — возразил калмык, — что калмык играет, как князь Потемкин, а князь Потемкин — как сущий калмык, потому что сердится.

— Вот насилу‑то сказал ты «лучше», — подхватил, захохотав, Потемкин и продолжал игру уже хладнокровно.

Таковы были самодурство и причуды светлейшего князя Потемкина, почву, повторяем, для которых, и почву благодатную, давало само общество, льстящее, низкопоклонничающее и пресмыкающееся у ног умного и видевшего его насквозь властелина.

VIII ЖЕНОЛЮБЕЦ

Третьим недостатком светлейшего князя была страсть к женщинам, бывшая вместе с честолюбием преобладающей стороной его натуры.

Клевета современников шла в отношении этой слабости Григория Александровича так далеко, что удостоверяла за несомненное, что он в погоне за наслаждениями не щадил даже родственных связей.

В одной не изданной при жизни Потемкина брошюре, посвященной отношениям князя к его племянницам Энгельгардт, он назван Князем Тьмы.

Мы не будем касаться этих противоестественных отношений, имеющих под собою лишь весьма гадательные данные, но должны сознаться, что последняя четверть XVIII столетия, отличавшаяся обилием развратниц и ловеласов, имела в Григории Александровиче самого блестящего и счастливого представителя последних.

Мы уже описали внешность светлейшего князя, но тогда, когда ему было за пятьдесят, когда его портила угрюмость, набегавшая на его чело, изборожденное уже морщинами.

В описываемое же нами время он был положительным красавцем.

Высокого роста, пропорционально сложенный, он обладал могучими мускулами и высокой грудью.

Орлиный нос, высокий лоб, красиво вытянутые брови, голубые блестящие глаза, прекрасный цвет лица, оттененный нежным румянцем, мягкие светло–русые, вьющиеся волосы, ровные, белые, как слоновая кость, зубы — таков был обольстительный портрет князя в цветущие годы.

Даже потеря зрения в одном глазу не портила его внешнего вида.

Становится понятным, что по числу своих побед над прекрасным полом он не уступал герою романтических новелл — Дон–Жуану ди Тенорио.

Окруженный к тому же ореолом могущества, богатства и блеска, он был положительно неотразим дня женщин своего времени, далеко не лелеявших особенно светлых идеалов.

Григорий Александрович представлял из себя лакомую приманку для женщин, в особенности для искательниц приключений, тщеславных красавиц, пленявшихся мыслью приобрести земные блага посредством сближения с могущественным вельможей.

Мы знаем из разговора Григория Александровича с его матерью, вероятно не забытого читателями, как он глядел на женщин.

Они надоедали ему, он ими пресытился, как пресытился всевозможными яствами, и менял их одну на другую, как меняют ананасы на редьку и утонченные гастрономические блюда на солдатские щи с краюхой черного хлеба.

Других, кроме, если можно так выразиться, вкусовых, отношений у него не было к представительницам прекрасного пола.

Он глядел на них как на одну из сладких приправ на жизненном пиру, как на десерт после хорошего обеда.

Чувству любви не было места в сердце светлейшего князя.

Мы знаем, что эту любовь он похоронил еще в московском доме графини Нелидовой и над разрушенным алтарем этого божества построил себе храм честолюбия и восторженного поклонения царственной женщине.

Кроме княгини Святозаровой и императрицы Екатерины, для него других женщин–людей не существовало.

Другие были только игрушкой, лакомством.

Можно ли поставить ему это в вину?

Мы думаем, что на этот вопрос приходится ответить отрицательно.

Большинство женщин, не только описываемой нами эпохи, но и современных, только и могут вызывать в мужчинах вкусовые ощущения, как будто только в этом и кроется в жизни их назначение.

Их готовят к этому воспитанием.

Их туалеты, их отношение к мужчинам — все говорит за то, что они считают необходимым достижение этой цели.

Мы говорим о женщинах красивых, изящных, светских и почти всегда непременно пустых и бессодержательных.

Некрасивые же, предавшиеся какому‑нибудь делу, науке, литературе, теряют свой божественный образ и едва ли могут пробуждать уже в мужчине какие‑нибудь ощущения.

Они в счет не идут.

Вообразите же себе мужчину с разбитым первой несчастной любовью сердцем в обществе этих представительниц гостиных и будуаров и решитесь обвинять его в том, что он смотрит на них как на красивую принадлежность своего жизненного комфорта, как на предмет наслаждений, как на десерт, как на лакомство.

Они сами хотят этого — и достигают, чего хотят.

В чем же тут вина мужчины?