Князь Тавриды. Потемкин на Дунае

Потомок Карла Скавронского, латыша–крестьянина, родного брата императрицы Екатерины I, в девицах Марты Скавронской [36], имел в гербе три розы, напоминавшие о трех сестрах Скавронских, «жаворонок» по–латышски — «Skawronek», так как от этого слова произошла их фамилия, и двуглавые русские орлы, в данном случае не только по правилам геральдики, свидетельствовавшие об особенном благоволении государя к подданному, но и заявлявшие о родстве Скавронских с императорским домом.

Сын графа Мартына Карловича Скавронского, генерал–аншефа, обер–гофмейстера и Андреевского кавалера времен Елизаветы, и баронессы Марии Николаевны Строгоновой, богатейшей женщины тогдашней России, граф Павел Мартынович от отца и матери получил два громадных миллионных состояния.

Молодой Скавронский был уже по рождению и богат, и знатен.

В младенчестве «го пеленали андреевскими лентами с плеча императрицы, в детстве и юности тщательно воспитывали, по обычаю того времени, под руководством иностранцев–гувернеров, и из него вышел блестящий молодой человек, в котором никто бы не мог узнать родного внука латышского крестьянина.

Природа, впрочем, не наделила его особенным умом. В нем была только одна неудержимая страсть — к вокальной музыке.

Он воображал себя выдающимся певцом, прекрасным музыкантом и талантливым композитором.

С летами эта страсть развивалась все сильнее и наконец перешла в чудачество, близкое к помешательству.

Находя оценку своим музыкальным дарованиям со стороны соотечественников недостаточной, граф решился надолго покинуть свое неблагодарное отечество и поехал искать себе известность и славу певца и музыканта за границу.

Оставшись двадцати двух лет от роду полным распорядителем богатств родителей, граф Павел Мартынович начал свое артистическое турне по Италии, этой стране красоты и мелодии по преимуществу.

Жажда к артистической славе усилилась там у него еще более.

Живя поочередно то в Милане, то во Флоренции, то в Венеции, граф Скавронский был окружен певцами и музыкантами, жившими на его счет буквально «припеваючи».

Он то и дело сочинял разные музыкальные пьесы и даже оперы и, тратя большие деньги, ставил последние на сценах главных итальянских городов.

Произведения эти оказывались ниже всякой критики.

Несмотря на это, знаменитые певцы и примадонны за большие суммы и дорогие подарки разучивали и распевали оперы графа.

Составленная прислужниками и прихлебателями сиятельного композитора клика заглушала своими восторженными аплодисментами свистки и шиканья неподкупленной части публики.

Окружавшие графа льстецы превозносили до небес его композиторский талант и этим еще более подбивали меломана–графа продолжать выгодные для них свои артистические сумасбродства.

Он верил этим похвалам, принимая их как дань неподдельного восторга и удивления его композиторскому гению, а долетавшие порою до его слуха свистки, шиканья и насмешки, а также беспощадные отзывы неподкупленных газет считал делом злобной зависти и интрига.

Увивавшиеся около него лица поддакивали ему в этом.

Страсть к музыке дошла наконец у графа до того, что прислуга не смела с ним разговаривать иначе как речитативом.

Выездной лакей–итальянец, приготовившись по нотам, написанным его господином, приятным тенором докладывал графу, что карета его сиятельства подана.

Метрдотель графа — француз торжественной кантатой извещал его сиятельство и его гостей, что подано кушать.

Кучер, привезенный из России, осведомлялся о приказании барина сильным певучим басом, оканчивая свои вопросы и ответы густой октавой.

Для торжественных случаев у графской прислуги имелись и арии, и хоры, так что бывавшие у чудака Скавронского обеды и ужины, казалось, происходили не в роскошном его палаццо, а на оперной сцене.

Со своей стороны, хозяин отдавал свои приказания прислуге в музыкальной форме; гости, чтобы угодить ему, вели с ним разговор в виде вокальных импровизаций.

В числе лиц, неразлучных с графом в его музыкально–артистических странствованиях по Италии, был и Дмитрий Александрович Гурьев [37], впоследствии министр финансов и граф, человек «одворянившегося при Петре Великом купецкого рода».

Он был сметлив, расторопен и пронырлив и, на свое счастие, не имел совершенно музыкального слуха.

Он совершенно спокойно мог переносить бой барабана, гром литавр, звуки труб, визг скрипок, завывание виолончели, свист флейт, вой валторн и рев контрабасов, хотя бы все это в сочинении Скавронского производило невозможную какофонию.

То приятно осклабляясь, то выражая на своем лице чувство радости, горя, восторга, безнадежности, словом, то, что домогалась произвести на слушателя музыка сиятельного композитора, Гурьев с напряженным, ненасытным, казалось, вниманием выслушивал длиннейшие произведения графа.

Павел Мартынович платил за это слушателю, способному понимать истинные музыкальные красоты, беспредельными любовью, привязанностью и доверием.

Пользуясь этим, Гурьев небезвыгодно для себя управлял всеми делами не знавшего счета деньгам молодого богача.

Музыка таким образом приносила ему изрядный доход.