Князь Тавриды. Потемкин на Дунае

Кованая шкатулка снова начала отираться довольно часто.

Если она воздерживалась от осуществления подаваемых ею надежд поклонникам дочери, хотя это осуществление рисовало ей еще большую, чем теперь, прибыль, то она делала это исключительно из боязни светлейшего.

Григория Александровича она боялась как огня.

Заметив и поняв непонятную для самой ее дочери находившую на нее беспричинную тоску, Калисфения Фемистокловна серьезно задумалась.

«Тоскует, мечется, сама не знает чего хочет! — соображала она. — Знаем мы эту тоску, сами тоже в молодости тосковали… Не углядишь за молодой бабой, бросится на шею какому‑нибудь первому встречному, ни ей корысти, ни мне прибыли, да и влопается перед светлейшим как кур во щи… Сживет со свету тогда он и ее, и меня… Много ли нам перед ним надо… Давнул пальцем, и только мокренько будет…»

Так рассуждала сама с собой, сидя в своей комнате, на отведенной ей отдельной половине дома, старая куртизанка.

Мысль, что светлейший давнет пальцем, заставила ее задрожать.

Несколько успокоившись, она снова начала обсуждать вопрос, и мысли, вроде того что за бабой не усмотришь, что она одна попадется как кур во щи, снова еще с большей настойчивостью посетили ее голову.

Приходилось принимать риск на себя, то есть начать покровительствовать интригам пылкой дочери, но делать это так, чтобы не только светлейший, но даже комар не подточил носа.

Калисфении Фемистокловне было страшно, но она остановилась все же на этом решении.

Не скроем, что пополнение кованой шкатулки играло в нем роль главного двигателя.

— Порадею о дочке, своей шкуры не пожалею, а порадею, а то она так с тоски пропадет, всю свою красоту в слезах утопит… Что хорошего… И так, и этак, а светлейший от нее рыло отворотит…

Наедине с собой и мысленно она позволяла себе такие фамильярные выражения относительно князя Потемкина.

— Хитер, хитер Григорий Александрович, а баба хитрее его… Проведу и выведу… — утешала и подбадривала себя Калисфения Фемистокловна. — «Где черт не сумеет, там бабу пошлет», — вспомнилась ей русская поговорка.

Она даже улыбнулась.

Опасная игра, которую она вознамерилась предпринять, стала представляться ей заманчивой, возбуждающей нервы.

Она была в положении азартного по природе игрока, ставящего на карту все свое состояние и даже порою честь и жизнь.

Говорят, и в этом есть своя прелесть.

Калисфения же Фемистокловна по своей натуре была азартным игроком.

Можно быть им, никогда не бравши в руки карт.

Жизнь — есть также только колоссальное зеленое поле, где судьба мечет банк и люди понтируют.

«Смелость города берет», — говорит русская пословица, а эта смелость не есть ли жизненный азарт!

Калисфения Фемистокловна окончательно решилась.

Она стала постепенно подготавливать дочь к измене своему покровителю.

Она не встретила со стороны последней отпора.

Восприимчивая для такого семени почва была подготовлена самой Калисфенией Фемистокловной.

Она, кроме того, угадала причину болезни своей дочери.

В молодой женщине действительно сказалась страсть.

Осторожно, под покровом величайшей тайны, начались устраиваемые матерью свиданья с избранными поклонниками ее дочери.

Опасность и тайна придавали им особую прелесть.

Пришлось иметь преданных, хорошо оплачиваемых слуг, но этот расход был ничтожен сравнительно с приходом.

Кованая шкатулка Калисфении Фемистокловны наполнялась.

Чтобы быть справедливым, надо заметить, что Калисфения Николаевна не была посвящена матерью в финансовую сторону доставляемых ей ее «доброй маменькой» развлечений.

Получаемые ею подарки она, конечно, считала лишь знаками внимания и выражением чувств своих счастливых избранников.

С искусством опытной куртизанки Калисфения Фемистокловна не давала дочери привязаться ни к одному из ее обожателей.

Шли годы.

Потемкин находился в полном неведении относительно поведения своей «жар–птицы».

Калисфения Фемистокловна торжествовала победу над хваленой прозорливостью светлейшего.

Но она, так изучившая русские пословицы, забыла одну из них: «Как веревку ни вить, а все концу быть».

Конец действительно наступил.

Одним из последних рекомендованных и покровительствуемых Калисфенией Фемистокловной обожателей дочери был высокий, статный красавец, секунд–майор Василий Романович Щегловский.

Жизнь его была полна приключений, сделавших его имя окруженным ореолом героя.

Он вступил в военную службу солдатом при императрице Елизавете, участвовал в походе в Семилетнюю войну [38] и находился при штурме Бендер в армии графа Панина.

В 1777 году во время похода в Судакских горах был ранен в шею и в голову стрелою и в руку кинжалом. Обессиленный от потери крови, он упал и был взят в плен турками.

В плену он находился четыре года, до заключения мира.

Обласканный императрицей Екатериной, он сделался по возвращении из плена кумиром дам высшего петербургского света.

Ловкий танцор, он однажды на придворном балу в присутствии государыни переменил в малороссийской мазурке четыре дамы.

Императрица, восхищенная его ловкостью и грацией, рукоплескала и наградила ловкого танцора после бала золотой табакеркой.