Князь тумана

Такая готовность к страданию, такое смиренное их приятие заставили бы астролога предположить здесь влияние знака Рыб. О том же говорили и черноватые ногти на руках. Но Крузенштерн появился на свет в декабре. И он не ощущал себя человеком только страдающим, он знавал и минуты торжества. Едва он успел, пробежав рассеянным взглядом сообщения о Теодоре Лернере, отодвинуть их в сторону, как его внимание вдруг вновь привлекла к себе раскрытая страница со стихотворением. "В глубинах бездн, тобой одушевленных, начнут ловить твой голос в гуле эха. Где море чувств и слез из глаз влюбленных? О, мелководье! А кому — потеха! И это ль вожделенные вершины, откуда видно сказочные земли? А волны вышиною в пол-аршина? Они ль несут погибель, року внемля?"[13] Да, здесь поэт, отрешившись от всех иллюзий, высказал то, что он думает о своем круге. Этот избранный круг, в который Крузенштерн по справедливости не был допущен, в один прекрасный день — и, возможно, очень скоро — предаст его. Гулкий глас поэтов, которому он внимал со страхом и трепетом, умолк, и пришел момент окончательно разделаться с акустическим феноменом. Оказывается, это не бог весть что. И глубина на деле не так уж и глубока, как это мнится, пока ты находишься во власти чар. Холмы оказались пологими, волны слов — легкой рябью на мелководье, на болоте. Таким увидят все это однажды былые приверженцы. Но он — никогда! Как журналист, он недостоин даже приблизиться к Поэту, но для его слуха этот гул никогда не умолкнет. Никогда не наступит разочарование, никогда перед его очарованным взором не поблекнет вид волшебных стран. У тратя это зрение, Крузенштерн просто умрет. Насмешливый голос принадлежит кому-то, кто находится внутри круга, а не за его пределами, и в этом заключалась пугающая загадка жизни Поэта. За утешением Поэт обращается к примеру гигантов духа прошлых времен. Это, конечно, правильно, но если бы он как следует огляделся вокруг в настоящем и поискал за пределами своего ревнивого кружка, то некоторые современники могли бы послужить ему если не примером, то хотя бы утешением. "Будь просветлен примером великанов — аттического слова олимпийца, тумана князя с Острова туманов, ваклюзского певца и флорентийца".

Гулкий звук обожаемого голоса гремел в этих строках так громко, что Крузенштерна в жарко натопленном редакционном кабинете пробрал холодный озноб. "Тумана князя с Острова туманов…" — эта строка потеряла для его слуха былую мощь, когда ему сказали, что речь в ней идет о Шекспире, но сейчас к редактору вернулось ощущение первого прочтения.

В дверь кабинета просунулась голова посыльного.

— Вы докончили?

Крузенштерн еще раз торопливо перечитал статью о Теодоре Лернере и написал сверху каллиграфическим мелким почерком: "Князь тумана". Когда Лернер вновь вступил на немецкую землю, этот титул уже распространился среди публики.

13. Великого человека узнают в лицо

Сойдя на берег в Геестемюнде, Лернер не бросил даже прощального взгляда на "Гельголанд", а ведь тот на протяжении пяти недель оставался его единственным приютом. Он чувствовал себя как перевозимый в заколоченном ящике зверь, перед которым внезапно отворилась наглухо закрытая дверь, выпустив его на свободу. "Твердая земля под ногами! — подумал Лернер. — Интересно бы описать, какое чувство испытываешь после пяти недель! В этом и состоит главная трудность для человека, пишущего о путешествиях. Мне еще повезло, что от меня не требуется таких сложных вещей". "Гельголанд" пришел в Геестемюнде с двухдневным запозданием. При входе в гавань на Лернера сразу пахнуло рыбой. Тут все оставалось по-прежнему, в то время как для него все теперь изменилось. Благодаря опозданию никто не пришел встречать "Гельголанд". Не было любопытствующих, никто не приставал с вопросами. Зато в "Ганзейском коге" Лернера ждало письмо от госпожи Ганхауз, которым она вызывала его во Франкфурт-на-Майне, причем немедленно! Она сообщала, что завершила все дела в Берлине и все, что надо, уладила. Интересно, его вещи из пансиона "Еловая шишка" она тоже вывезла? Стоит на минуту оставить эту женщину без присмотра, как она сразу преподнесет какой-нибудь сюрприз!

Преимущество Франкфурта состояло в том, что он был далеко от Шёпса. Шёпс теперь его враг, как же иначе! Госпожа Ганхауз успокаивала: Шёпс, дескать, хоть и поминает его недобрым словом, однако не проявляет ненависти и мстительности и не собирается его преследовать. Откуда ей это известно? Этого она не сообщала.

Пуппа Шмедеке тем временем провела основательную работу. Роль, отведенную ей госпожой Ганхауз, она выполнила так, как это делают только, действуя во имя собственных интересов. За пять недель, что продолжалась полярная экспедиция, она так обработала Шёпса, что тот почти перестал замечать насмешки по поводу эскапад Лернера и фарса, которым обернулась столь широковещательно заявленная "Берлинским городским вестником" кампания по поискам инженера Андрэ.