Князь тумана

Зачастую Лернеру приходилось не по своей воле менять место жительства. Так уж сложилась его судьба, что добрые отношения с квартирными хозяйками сохранялись у него лишь до тех пор, пока он мог регулярно с ними расплачиваться. Сам он легко переживал финансовую неопределенность, но у квартирных хозяек такое положение вещей пробуждало наклонность к выдвижению нескромных требований, агрессивному поведению и гневливости. В настоящий момент он был обладателем двух хороших белых сорочек. Одну он носил уже второй день, другую отдал в стирку. К двум часам дня хозяйка обещала ее погладить. Лернер уже предчувствовал, что воротник наверняка не будет накрахмален до положенной деревянной твердости, и заранее с этим смирился. Из соседней комнаты доносились какие-то звуки. Временами слышалось лязганье, будто там опускали утюг на металлическую подставку. В соседнем помещении имелась задернутая занавеской ниша, в которой помещалась ванная. Если Теодор Лернер хотел ею воспользоваться, у хозяйки неизменно находились неотложные дела в этой комнате; например, она срочно принималась гладить белье, хотя в другое время у нее не возникало желания браться за это занятие. Неужели он всегда будет виноват в ее глазах только потому, что встает около половины одиннадцатого? И куда только девается его опасное обаяние, признаваемое даже злопыхателями, когда приходится объясняться с этой женщиной? Как он еще терпит эту особу, которая, после недолгого знакомства, каждый день осыпает его упреками? У хозяйки были врожденные педагогические наклонности. Она пришла бы в полную растерянность, если бы у нее вдруг истощились все поводы для попреков. Неплохо бы, наверное, огорошить ее в один прекрасный день таким образом!

В три часа она наконец принесла сорочку и как раз подоспела вовремя, чтобы застать своего постояльца разлегшимся в башмаках на диване, накрытом, правда, на всякий случай старым чехлом. Оба не поскупились на взаимные упреки. Тут же в комнату потянуло из кухни запахом той самой пищи, которой он вчера с удовольствием утолял голод. Сейчас этот запах показался Лернеру отвратительным. Лернер был обладателем дорогого флакона, содержавшего эссенции сандалового дерева, кожи и мускуса, — смесь была слишком крепкой, чтобы пользоваться ею где бы то ни было, кроме спальни. Сейчас он щедро полил ею руки и похлопал себя ладонями по щекам. Кухонная похлебка и ароматы Аравии вступили в непримиримый конфликт. Лернер почувствовал себя освеженным и приободрившимся. Он повязал вокруг недокрахмаленного воротничка черный галстук в белый горошек. Из-за стены в виде звукового фона доносилась брань хозяйки. Ни дать ни взять монолог вороны, топчущейся на куче отбросов.

"Возможно, завтра же откажусь от этой комнаты", — подумал Лернер. Все вокруг было бурое, бурыми казались даже те вещи, которые были обиты материей другого цвета. "Как будто тебя завернули в сигару, так здесь темно и тесно". В чаду благовоний он подавил естественный позыв оставить за собой последнее слово в споре с квартирной хозяйкой. Сейчас нужна собранность! Мелкие вздорные мыслишки оставляют на лице отчетливый след, и в чертах тогда проступает какая-то разболтанность и распущенность. Увековечить это выражение — значит выбросить деньги на ветер.

Теодор Лернер собирался сфотографироваться. Против обыкновения, он отправился в ателье пешком. Не лучше ли было взять все-таки извозчика, чтобы поберечь свеженачищенные башмаки? Нет, решил он. Прогуляться по воздуху было полезно, чтобы привести себя в должное состояние, перед тем как сниматься для портрета. Хотя румянец на сепии не виден, однако общее впечатление портрета складывается из неуловимых мелочей. Описание в паспорте отражает лишь самое несущественное, что можно сказать о внешности отдельного человека.

Дом, в котором нашел кратковременный приют Лернер, стоял в Борнгейме. На первом этаже вывеска с золочеными буквами возвещала о том, что здесь находится кошерная мясная лавка. Это был неподходящий адрес для человека, собиравшегося на равной ноге вести переговоры с солидными коммерсантами, министрами, банкирами, возможно даже с высокими и высочайшими особами. Однако сама мысль о том, чтобы жить под одной крышей с госпожой Ганхауз, вызывала у него непреодолимую неприязнь. Он прекрасно понимал, что без нее не сможет продвинуться ни на шаг в деле, касающемся Медвежьего острова, но в то же время в нем жила прямо-таки суеверная потребность не сдаваться целиком и полностью на ее милость. У Лернера были некоторые секреты от госпожи Ганхауз. Он скрыл от нее свое знакомство с банкиром Корсом; почту из Любека он собирался получать на адрес своего брата Фердинанда. Прежнее гнездо обоих братьев для Теодора было навсегда потеряно, но еще могло пригодиться в качестве почтового ящика. Невестка Изольда его ненавидела, но именно поэтому она не станет вскрывать его письма. Она контролировала только тех людей, которые были ей дороги, и в первую очередь Фердинанда.