Князь Василий Долгоруков (Крымский)

— При всем частном у каждого турка невежестве Порта имеет свой издревле установленный систематический образ негоциирования, который обстоятельствами мало переменяется… Основания сего способа — их гордость и застенчивость. Первое качество происходит от обыкновенного в их правительстве варварского тона, а второе — от свойственной каждому турецкому полномочному боязни, чтобы в случае народного роптания за неполезный Порте мир не быть жертвой удовлетворения оного. С таковыми правилами турки, привыкнув вести негоциации с превеликой холодностью, неоднократно имели удачу получить кондиции более выгодные, нежели сами ожидали или каковые со своей стороны представляли… Отсюда я заключаю, что прежде надобно достаточно глубоко вникнуть в персональные характеры и нравы Османа и Яссини, настроить по ним наши струны, а затем живыми и сильными убеждениями привести в замешательство, обратив в пользу и подкрепление наших видов.

— Э-э, — качнул головой Орлов, — это не по мне… Наша сила и страх турецкий перед ней — вот что следует положить в основу негоциации.

— Осман — крепкий политик, — предостерег его Обресков. — Образован, знает европейские языки, в разговорах мудр и увертлив.

— Уж не его ли это ведут? — хмыкнул Орлов, глядя за спину Обрескова.

Алексей Михайлович обернулся.

По аллее в сопровождении советника Александра Пиния и двух солдат шагал человек, одетый в турецкое платье. Это был переводчик Османа — Ризо.

Подойдя к столу, Ризо отвесил низкий поклон, сказал по-итальянски (русского языка он не знал), что Осман-эфенди просит уважить его преклонный возраст, усталость после длительного путешествия и перенести начало конгресса на неделю.

— Неделю? — взметнул крылатую бровь Орлов. Я полагаю…

Обресков, чувствуя, что граф скажет сейчас какую-то резкость, бесцеремонно перебил его:

— Передайте почтенному эфенди, что мы согласны подождать неделю. Но не более! Ибо постановление желаемого всеми мира вряд ли стоит откладывать надолго.

— Солдаты увели Ризо.

Орлов сверкнул глазами:

— Я бы попросил вас, милостивый государь…

Обресков снова не дал ему договорить — пояснил примирительно:

— На проверку полномочий и прочие мелочи все равно уйдет несколько дней. Стоит ли начинать конгресс нанесением обид туркам?

— Я угодничать перед ними не намерен! — потряс кулаком Орлов.

— Я тоже… Только не вижу резона злить турок с первого дня. Все еще впереди!..

Орлов горячился зря: уже первые, предварительные, встречи, начавшиеся на следующее утро, показали, что рассудительный Обресков был прав. Едва Пиний и Ризо представили друг другу для ознакомления копии полномочных грамот своих послов, зоркий глаз российского советника обнаружил, что Яссини-заде именуется в грамоте просто полномочным министром, но не имеет положенного в таких случаях посольского характера.

Пиний доложил об этом Орлову и Обрескову, а те — при посещении турецкого лагеря — прямо заявили Осману о невозможности начать конгресс в неравных полномочиях.

— Яссини-заде — шейх храма Ай-София и, стало быть, особа неполитическая, — невозмутимо пояснил Осман-эфенди. — Посольский характер ему, как лицу духовному, совсем неприличествует.

— Принятые в свете обычаи — и вам сие хорошо известно! — обязывают соответствия послов достоинству представляемых ими держав, — заметил поучающе Обресков. — Стороны не могут негоциировать, не имея равного друг с другом ранга.

— Но духовные лица раньше у нас в посольства не включались, — возразил Осман. — Давайте в виде особенности примем этот его характер и начнем конгресс.

— В таком случае мы согласны на принятие всеми нами звания полномочных министров и не называться послами, — предложил Обресков.

— Мы обсудим это, — пообещал Осман.

Спустя день Ризо принес короткую записку. Осман сообщил, что «в запасе есть султанская полная мочь на посольский характер Яссини-заде».

— Вот сволочи! — ругнулся Орлов. — Еще конгресс не открыли, а уже норовят надуть…

По взаимной договоренности сторон конгресс было решено открыть двадцать седьмого июля.

За полчаса до начала первой конференции в русском и турецком лагерях звонкоголосо пропели трубы, и оба посольства церемонно двинулись с двух сторон к залу для переговоров.

Несмотря на преклонный возраст, Осман-эфенди ехал верхом; одежды надел самые богатые, в руках держал трость с массивным набалдашником из чистого золота; лошадь, его, покрытую расшитой серебряной нитью попоной, вели под уздцы слуги в широких красных шароварах и коротких зеленых куртках; тридцать таких же живописных слуг мерно вышагивали впереди посла, столько же — замыкали процессию. (Яссини-заде остался в лагере: в седле он держался плохо, а идти пешком вместе с прочими чиновниками посчитал зазорным для своего посольского достоинства.)

Осман полагал, что его свита будет выглядеть красочно и внушительно. Но увидев посольство русское — прикусил от зависти губу.