Князь Василий Долгоруков (Крымский)

— В рассуждении моем, — говорил Никита Иванович Панин с неподдельным волнением, — когда неприятель видит свои земли избавленными от пребывания войск вашего величества, имеет свободные руки и не потерпевшие урона собранные силы, следует ожидать, что теперь он устремит свои действия против наших собственных границ… И получается, что, решив на Совете вести войну наступательную — и начав оную! — мы станем защищаться.

Екатерина сама понимала, что огромная турецкая армия на месте стоять не будет. Но она чувствовала личную вину за то, что, вняв протекции Чернышева, ошиблась в назначении командующего. Поэтому, высказав резкое неудовольствие метаниями Голицына, предложила заменить его на более решительного генерала.

Оживленный обмен мнениями враз прекратился: предложение императрицы явилось для всех неожиданным.

Екатерина первой нарушила тишину.

— Есть ли у нас генералы, способные не дать поблекнуть славе моего оружия, или нет? — с досадой спросила она Чернышева.

Захар Григорьевич сделал задумчивое лицо. Он мог назвать несколько имен, но не знал, какое нужно назвать.

А Екатерина снова спросила:

— Не кажется ли вам, граф, что весьма разумные доселе действия Румянцева могут поспособствовать изменению постыдных ретирад?.. Не следует ли ему поручить предводительство Первой армией?

Чернышев отозвался сразу — уверенно и громко:

— Граф Петр Александрович хорошо известен своей отвагой и умением, кои он с доблестью проявил в минувшую войну с Пруссией. Я как раз собирался предложить вашему величеству и Совету сего именитого генерала.

Екатерина быстро оглядела собравшихся.

Все, соглашаясь, одобрительно кивали напудренными париками.

— Граф прекрасный воин, прекрасный!

— Конечно, господа, Румянцев!.. Вспомните, как он пруссаков бивал!

— Да-да, граф сможет добиться виктории!

Только Петр Панин, опять обойденный вниманием, смолчал, с преувеличенной заботливостью поправляя шелковый галстук, тугой петлей обтягивавший жилистую шею.

— Тогда я сегодня же подпишу рескрипт, — сказала властно Екатерина. — А вы, Захар Григорьевич, издайте указ по своей коллегии.

Чернышев покорно кивнул и тут же спросил:

— А кому отдадим Вторую армию?

Все, кроме Паниных, посмотрели на Екатерину.

А Никита Иванович, разглядывая полированные ногти, как бы между прочим бросил вполголоса подсказку:

— У нас в Совете один только вольный генерал остался — Петр Иванович.

— Но у Румянцева в армии есть князь Долгоруков, — недоуменно возразил Панину Вяземский. — Пристойно ли будет присылать другого генерал-аншефа, когда там собственный имеется?

— Князь Василий Михайлович — боевой генерал, — поспешно сказал Чернышев, — и вполне сможет заменить графа Румянцева.

Решать должна была Екатерина. Однако она — не говоря ни «да» ни «нет» — спросила вдруг Панина:

— А вы что скажете, граф?

Все полагали, что Панин, как приличествует в подобных случаях, ответит что-нибудь неопределенное, вручая свою судьбу в милостивые руки государыни. Но Петр Иванович не стал кривить душой — громко, может быть, даже резко сказал, поднявшись с кресла и склонив голову:

— Я тоже смогу заменить Румянцева, ваше величество!

Все замерли. Стало слышно, как нудно жужжит у канделябра одинокая муха. Из-под белого парика Панина выползла капелька лота и, оставляя блестящий след, тягуче потекла по виску.

Екатерина долгим взглядом посмотрела на графа, затем коротко изрекла:

— Быть по сему.

Панин, дернув кадыком, сглотнул слюну, поклонился еще раз — медленно, низко, благодарно.

«В конце концов сия армия погоды не делает, — подумала Екатерина. — Да и на будущее, видимо, в том же состоянии останется… Зато у Паниных не будет повода злословить, что я потакаю Чернышеву… А коль Петька провалит дело, то и Никишка поутихнет…»

Сразу после заседания Совета Петр Иванович поехал домой.

В Петербурге с утра моросил дождь, улицы были скучны и малолюдны, и запряженная четверкой пегих лошадей двухместная карета неторопливо катила по серой мостовой. Склонив голову на плечо, Панин невидящим взглядом смотрел в окошко, по которому тонкой пленкой струилась вода, размывая очертания проносящихся мимо домов. Он все еще размышлял о свершившемся назначении. В душе продолжал тлеть огонек досады, что не его, а Румянцева поставили предводителем Первой армии. Но, с другой стороны, теперь появилась возможность показать всем злопыхателям свой полководческий дар.

«Ничего, — успокаивал он себя, — еще не известно, как будет у Румянцева… Даст Бог — и мне фортуна улыбнется…»

За сорок восемь лет жизни Панин успел повидать и пережить многое: 14-летним подростком он начал службу в лейб-гвардии Измайловском полку; спустя год императрица Анна Иоанновна за мелкий проступок в карауле отправила его в армию генерал-фельдмаршала Миниха, и юный Панин штурмовал Перекоп, был в Крыму; затем участвовал в войне со Швецией; во время Семилетней войны за битву при Цорндорфе получил чин генерал-поручика; позже высочайшим рескриптом был пожалован генерал-аншефом и — вместе с братом Никитой — графским титулом.