Князь Василий Долгоруков (Крымский)

Витгенштейн сделал стремительный марш и тринадцатого октября остановился в двенадцати верстах от Бендер. Ближе подойти не удалось: турки постоянно нападали на отряд, и генерал вместо продвижения вперед вынужден был отбивать их атаки. Продержавшись несколько дней, Витгенштейн, памятуя слова командующего, отступил.

А вконец разобиженный Долгоруков спустя несколько дней написал Екатерине прошение об увольнении из армии для поправки пошатнувшегося здоровья. Императрица, знавшая о натянутых отношениях двух генералов, ходатайство удовлетворила и в январе 1770 года отправила князя в отпуск.

7

Результаты минувшей кампании обеспокоили Екатерину. Победы, одержанные Первой армией, в силу их малой значимости турок не испугали. Султан Мустафа не утратил воинственности, о мире даже не помышлял и по-прежнему держал у Дуная многотысячное войско.

— Сильного неприятеля придется долго воевать, — предостерегал императрицу Никита Иванович Панин. — Рассуждать о военном успехе совершенно рано, ибо неведомо, каким образом пойдут дела будущие… Политика, как известно, имеет матерью силу! И без военного успеха не будет успеха политического…

Захар Чернышев в политику не лез — предпочитал разговаривать с турками языком пушек. И настоятельно советовал поскорее осадить Бендеры.

— Нам требуется крупная виктория! — убеждал он государыню. — Только так можно поколебать уверенность неприятеля. Да и татар поставим в трудное положение, поскольку им придется гадать, что мы предпримем после Бендер: поход на Крым или на Царьград. В любом случае они должны будут держать войско в самом Крыму или поблизости от него, чтобы оборонить полуостров от оружия вашего величества…

Григорий Орлов, отдыхая после любовных утех в жаркой постели императрицы, тоже советовал, почесывая мускулистую волосатую грудь:

— Ты, Катя, по частям басурман обдирай… Увидят, что мяса на теле не осталось — сговорчивей станут…

Все сходились в одном: для скорейшего и победоносного завершения войны необходимо ослабить Порту до такой степени, чтобы даже непримиримому Мустафе стало ясно — продолжать сопротивление бесполезно и гибельно. А таким решающим ослаблением, по мнению Екатерины, могло явиться не взятие Бендер, а лишение Турции ее верного и сильного союзника — Крымского ханства.

— По разуменью моему, — раздумчиво говорила она в Совете — истощить Порту, и обезопасить себя мы можем либо заставив крымцев отторгнуться от нее и стать независимым, дружественным к нам государством, либо присоединив силой оружия ханство к России… Второй способ, возможно, более быстр. Но он грозит немалыми политическими издержками. Ибо мы предстанем перед всей просвещенной Европой злобными завоевателями, поработившими несчастный татарский народ…

— Не это их встревожит, — тихо вставил Чернышев, — а выход России на берега Черного моря.

— …Европейские державы, — продолжала говорить Екатерина, — и в первую очередь Франция, будут недовольны нашим продвижением на юг. И я не исключаю, что против империи могут быть предприняты определенные нежелательные действия… Поэтому нам надобно вести дела так, чтобы крымцы и соединенные с ними ногайцы сами отторглись от Порты… Отторглись по собственной воле и обратились к России с просьбой о покровительстве. Тогда и с турками разговор будет иной, и Европа нас пожалует за благородство.

— Я не знаю, чем пожалует нас Европа, — заметил Орлов, — но отторжение Крыма и выход к морю выгоды принесут неисчислимые.

Совет единодушно постановил уполномочить Петра Панина открыть переписку с крымским ханом, дабы убедить того в полезности отторжения. Если же Девлет-Гирей сохранит верность Порте — отколоть от Крымского ханства ногайские орды. А затем еще раз обратиться к здравомыслию хана.

— Заупрямится басурманин, — предостерег Разумовский.

— Тогда — вторжение! — воинственно воскликнул Чернышев. — Разгромим тамошние турецкие крепости, изгоним неприятеля из Крыма — хан сговорчивее станет…

На следующий день — шестнадцатого октября — Екатерина подписала рескрипт Петру Панину.

Продрогший от холода, весь заляпанный грязью, нарочный офицер тяжело сполз с седла — карету со сломанным колесом он оставил на станции, — еле переставляя ноги, вошел в приемную комнату и усталым, сдавленным голосом потребовал, чтобы командующему доложили о высочайшем рескрипте.

— Их сиятельство отошли ко сну, — пояснил адъютант, зевая. — Давайте пакет!

— Приказано вручить без промедления… лично в руки его сиятельства.

— Хорошо, я доложу, — снова зевнул адъютант.

Он встал из-за стола, подошел к двери спальни, осторожно постучал в нее согнутым крючком пальцем и, услышав невнятный возглас, приоткрыл.

— Прошу простить, ваше сиятельство, — громко зашептал он в щель, — но вам срочный пакет из Петербурга.

Через минуту в двери показался Панин, одетый в длинную белую рубашку, в ночном колпаке с кисточкой, свисавшей до плеча. Щурясь от света канделябра, стоявшего на столе у адъютанта, он недовольно буркнул:

— Где пакет?