Князь Василий Долгоруков (Крымский)

— Ее величество с недоверием относится к нынешнему хану Селим-Гирею. Его упорство в желании сохранить над Крымом владычество Порты никак не может считаться за благо. Следует, видимо, подумать о другом хане — хане, который поставит службу татарским народам выше службы заморскому угнетателю.

— Селим и в прежнее свое правление показал себя нелюбезным к России, — ответил Абдул Керим. — Консула Никифора он выслал[17] — помнишь?.. А теперь не хочет понять, что враждовать с Россией — значит навлечь на Крым неисчислимые несчастья.

— Но есть ли у вас на примете особа, способная привести народ к покою и дружбе? — быстро спросил Веселицкий, обрадованный ответом эфенди.

— Есть! Все наше общество желает избрать ханом Шагин-Гирей-султана, что был сераскиром над едисанцами. Он предан России, доказав это освобождением Мавроя. И будет верен ей всегда. Он разумен, хотя и молод, и многие крымские мурзы охотно пошли бы вместе с ним под покровительство России.

— Что же мешает им так сделать?

— Прельщенные подарками и обещаниями калги, они согласились с муллами и ширинским Джелал-беем.

— А те за что стоят?.. Что противное нашли они в нашем стремлении дать Крыму вольность?

— Они говорят, что в Коране есть особая статья.

— Это какая же статья?

— Если мусульманский народ, не видя никакой опасности от меча и огня, осмелится нарушить свою присягу отступлением от единоверного государя и преданием себя иноверной державе, то будет навеки проклят.

— А ежели предвидится гибель народа?

— В таком случае нужда закон переменяет.

— То есть?

— Нарушить присягу дозволяется.

— Значит, крымцы не хотят отступить от Порты добровольно?

— Не могут, — поправил Веселицкого Абдул Керим. — Не могут, пока не увидят опасность от России… Но мы своему слову верны! Когда недавно калга прислал своих мурз — бей их не принял, а велел передать, что мы России преданным союзником стали и с неприятелем российским отношений иметь не желаем.

Джан-Мамбет-бей, сидевший все время молча, подал голос — тряся козлиной бородой, поспешил заверить:

— Так все и было! Я отправил их назад!

Веселицкий придал лицу благостное выражение и бархатно сказал:

— Я испытываю совершенную радость от этих слов, подтверждающих вашу нелицемерную дружбу… (И уже строже.) Но мне говорили, что джамбуйлуки, желавшие одно время последовать вашему примеру, будто бы согласились на уговоры калги.

— Такие слухи распускает сам калга, — снова вступил в разговор Абдул Керим. — Джамбуйлуки верны своему слову! И едичкулы тоже. Нам об этом еще раз письменно подтвердил Джан-Темир-бей… А едичкулы, несмотря на полученные от калги мешки с деньгами, должны скоро прислать нарочного.

— Ныне медлить нельзя, — предупредил Веселицкий. — Когда армия выступит в поход, то со всеми, кто в дружбу с Россией не войдет, как с неприятелями поступать станет… Поторопите их!

— При нужде мы готовы силой принудить орды к союзу с Россией, — взмахнул рукой эфенди. — Сейчас у нас худые кони, но если вы дадите хороших и присоедините часть нашей конницы к своей армии — мы готовы идти на Крым.

При тех широких полномочиях, которыми обладал Веселицкий, он тем не менее не посмел ответить что-то определенное на просьбу едисанцев — сказал уклончиво:

— Ваше желание подсобить России похвально. Я доложу о нем его сиятельству.

Джан-Мамбет-бей снова напомнил о себе.

— Я хочу писать Шагин-Гирею, чтобы ехал ко мне из Крыма, — произнес он трескучим голосом. — С его выездом между крымцами последует великая перемена. Из всех Гиреев один этот султан всем народом любим. Многие пойдут за ним!

— Полагаю, что избранием нового хана вы не только приведете крымцев к соединению, но и поимеете преимущество и славу миротворцев, — сказал Веселицкий. — Жаль, что прежде сии мысли не приходили: уже бы давно весь Крым соединился с вами без кровопролития.

— Как только Шагин прибудет — уведомим нарочным и… — Джан-Мамбет осекся: кто-то зашуршал пологом шатра.

Вошел Мавроев, молча отдал карту эфенди.

Тот осмотрел ее, свернул в трубку, спрятал на груди.

— Ваше согласие на переход надобно представить на бумаге, — прощаясь, напомнил гостям Веселицкий.

Утром десятого марта, получив необходимые письма от предводителей орд, он вернулся в Александровскую крепость.

5

Чем ближе подходило время выступления Второй армии на Крым, тем оживленнее становилась Полтава. Город напоминал растревоженный улей — шумный, беспокойный: повсюду марширующие солдаты, озабоченные офицеры, десятки нарочных, верхом и в колясках, снуют, как челноки, в Голтву, Решетиловку, Переяславль, Кременчуг, Старые и Новые Санжары.

В штабе суета — Долгоруков требует еженедельных докладов о готовности полков и обозов, и офицеры усердно шелестят бумагами, подсчитывая количество лошадей и пушек, амуничных и съестных припасов, телег, палаток, шанцевого инструмента.

А Долгоруков покрикивает грозно:

— Репортиции писать правдиво! Ничего не утаивать!..