— А как прочтет? Небось, во всей твоей Свионии днем с огнем не отыщешь грамотного.
— А жиды на что? — обиделся Олаф. — Они ж все грамотные! Им вера велит быть грамотными.
Владимир удивился:
— Неужто и туда добрались? У вас же там, окромя голых камней и селедки, голо как у славянина в коморе.
Олаф любовно свернул письмо в трубочку, перевязал шелковым шнурком. Владимир с усмешкой следил, как друг, высунув язык от усердия, плавит красный сургуч на свече, закапывает края свитка и перекрещение шнурков, шипит от злости, когда горячий сургуч каплет на пальцы, ловкие лишь с рукоятью боевого топора.
— А Локи их знает… — ответил Олаф рассеянно. — Может быть, ищут камень для своего храма. Я слышал, им кто-то порушил. У нас самый крепкий гранит, как и мы сами. Храм из наших глыб так просто не разрушить!
Красивый, сильный, с грудью в самом деле похожей на гранитную плиту, он потыкал именной печатью на перстне в еще мягкий сургуч, протянул Владимиру:
— Я все написал. Он даст тебе войско!
— Он ждет тебя, — напомнил Владимир уже без надежды. — Если бы у меня был отец… И если бы меня так ждал! Может, не стоит тебе принимать веру Христа?
— Елена настаивает, — вздохнул Олаф.
— И ты подчинишься женщине?
Олаф грустно взглянул на друга. В синих глазах викинга было странное превосходство и печаль:
— Ты еще не понял… что все, что делаем… что делают мужчины… все ради женщин?
Владимир стиснул челюсти. Он уже был уверен, что на самом деле даже их Иисус пошел на крест ради женщины. Но память людская выбирает назидательное, что можно использовать для воспитания потомства. Правду замалчивает или перевирает. Конечно же, ради любви к женщине. Но теперь говорят, ко всем людям.
— Прощай, — сказал он невесело.
— А ты… с Анной… как?
Голос Владимира был искаженным от горя и ярости:
— Я все равно ее возьму!.. Одну — или… нет, теперь с Царьградом вместе!