По обе стороны блестело тяжелое золото пшеницы. Хлеба чуть колыхались под незаметным Владимиру ветерком, дул в спину, и сравнение с морем все длилось: те же волны, только из чистого золота, тяжелые и налитые знойным солнцем. Упади в них, не утонешь. Так и будут ласково передавать друг другу, пока бережно не отнесут к берегу и не положат на такой же золотой песок.
Золото в поле, яркая синь неба, дальняя полоска темного леса, и дорога, дорога, дорога!
Люди в поле, завидев скачущего всадника с красным плащом за спиной, останавливались, смотрели с тревогой и любопытством. Кто был ближе к дороге, кланялся, снимая соломенные шляпы.
Иногда тяжелые колосья чиркали по ногам коня, задевали сапоги. Зерно налилось, уже восковая спелость, самое время жать, недаром поле рябит цветными платьями и рубахами. Высыпали все от мала до велика…
Впереди на дороге белела стройная девичья фигурка. Она приближалась с каждым конским скоком, легкое платье и загорелые босые ноги, длинная коса до пояса с голубой лентой, лукошко в руке.
Девушка оглянулась на конский топот, Владимир увидел смеющееся милое лицо, синие глаза. Затем взгляд стал испуганным как у лесного зверька.
Владимир придержал коня и поехал рядом, с удовольствием посматривая сверху. Девушка почти подросток, ясная, как умытое росой утреннее солнышко. Ключицы торчат худенькие, с высоты седла Владимиру видна была в вырезе платья полоска белоснежной кожи, не тронутой солнцем, а на груди платье оттопыривалось острыми кончиками.
— Как зовут, красавица? — спросил он.
— Ива, — ответила она, не поднимая на него взора. Голосок ее был тихий, словно вершин колосьев чуть коснулся ветерок.
— Куда спешишь, Ивушка?
— Мама собрала тяте обед, он с зари до зари в поле…
— Хорошо делаешь, Ивушка, — похвалил Владимир.
Он все еще ехал рядом, рассматривая ее хищно и по-хозяйски. Дружина придержала коней позади, князь покличет, когда изволит. Девушка испуганно вскинула голову, ее лицо и шею, усыпанные веснушками, стал заливать жаркий румянец.
Владимир чувствовал, как тяжелая густая кровь прилила к низу живота. В чреслах ощутил жжение, оттуда пошла горячая волна, заставила сердце стучать чаще, а мощное желание охватило все тело.
Девушка шла, ступая босыми ступнями по придорожной пыли, теплой и невесомой. Она выглядела робкой и беззащитной, как цыпленок на открытом дворе под кружащем над ним коршуном.
Владимир привстал на стременах. Слева за деревцами блеснула вода. Маленькое озеро или речушка, а что в такую жару лучше, чем с размаху влететь в чистую, прозрачную и холоднющую воду?
— Ну-ка, Ива, — решил он, — давай руку, садись ко мне. Ну же, сзади есть место… Или хочешь, чтобы бросил поперек седла и увез, как печенег?
Девушка замерла, потом медленно попятилась, не сводя с него расширенных в ужасе глаз. В его темных, как чернослив, глазах увидела свою участь, вскрикнула тонко и жалобно. Он почти схватил ее, но она ловко увернулась, так что едва не сорвался с седла оземь, бросилась назад по дороге, не выпуская лукошка.
Дружинники, завидев двуногую дичь, с хохотом пустили коней по обе стороны дороги, топча пшеницу, не давая жертве ускользнуть в поле. Девушка с разбега уткнулась в конские морды, заметалась из стороны в сторону. Жадные руки схватили за косу, крик ее был беспомощным, и Владимир, подскакав, распалился еще сильнее.
— Держите крепче, — велел он. — А теперь во-о-н к тем ракитам! Освежиться пора. А ты, Филин, заскочи в село, привези снеди. Переведем дух на берегу, коней искупаем.
Филин весело гикнул, пустил коня вскачь. Дружинники со смехом тащили плачущую девушку, Филин оглянулся с сожалением, облизнулся.
— Дуй быстрее! — крикнул ему Кремень. — На местных девок не лезь, мы тебе кое-что оставим!
У реки Владимир грубо схватил девушку, повалил на землю, упал сверху. Она не отрывала ладоней от лица, слезы бежали безостановочно. Рыдания сотрясали худенькое тело. Когда он стал сдирать к нее платье, она с отчаянным плачем ухватилась за подол, темная тень упала на мокрое от слез лицо. Она плакала, не открывая глаз, слезы безостановочно струились из-под плотно зажмуренных век. Лицо покраснело и распухло, веснушки исчезли.
— Чего ревешь, дура! — крикнул Владимир раздраженно.
— Отпусти, — услышал он сквозь рыдания, — всеми богами молю, отпусти…
— Еще чего!
— Отпусти…
— Когда потешусь.
— У меня… жених…
— Не издохнете… Я — князь, а он — холоп!
— Отпусти, зверь!
В отчаянии попыталась укусить, он с маху ударил ее по лицу. Ладонь его была тяжелая, голова мотнулась как головка цветка. Девушка уже не противилась его грубым рукам, только плакала жалобно и безутешно. В какой-то момент вскрикнула от боли, закусила губу. Струйка крови побежала по нежному подбородку.