Князь Владимир. Книга 2

— Ну да с богами, ладно… Все равно страшно, что человек может стать всяким. Можно его сделать всяким! Тебе не страшно, а меня холодом пронзает, будто меня, как лягуху, заморозили в глыбе льда. Хорошо, если удастся разжечь в нем искру солнечного бога, но еще легче зверем сделать! Вниз катиться легче. Боюсь я такого человека. Боюсь, но других людей на свете нет, надо жить с такими. А мне и того хуже — править такими. Допусти хоть малую ошибку… Но как сделать так, чтобы зверьми не становились?

Тавр напомнил с неудовольствием:

— Княже, люди и так не звери!

— Но зверья в них много. Или потому, что звери всюду? А человек все перенимает. Потому что своего нет. Брешут христиане, что человек рождается с душой. Какая ж душа у Медведко? Душа делается, растет вместе с человеком. Выхаживается как яблоня с редкими плодами! Она не бессмертная. Ее загубить — раз плюнуть!

— Княже, — снова сказал Тавр, — оставь это волхвам.

— Такое важное дело? Да никогда в жизни. Даже тебе не доверю, а уж волхвам… Я — великий князь всей Руси. В моей власти повернуть ее как к озверению или оскотению… оскотинению, так и… ну, приобщению к богам. Только как это сделать, не знаю.

— Ну, как к озверению знаешь… У тебя уже сколько жен?

Владимир снова не заметил шутки, боярин старается вернуть его на землю, где ходят все, сказал очень серьезно:

— Я себя не переоцениваю, не думай! Мол, захочу поверну туда, захочу

— сюда… Просто человека так легко повернуть в любую сторону, что страшно мне!

После случая с лесным человеком Тавр заметил, что к князю зачастили волхвы. Они и раньше пытались бывать у него чаще, но Владимир отмахивался, дел невпроворот, ежели что надобно — скажите, мол, Тавру, а то даже Кремень распорядится. Исключение делал для Бориса, больше воина-ветерана, чем волхва, но с ним говорил больше о политике, чем о богах.

Теперь же речи в тереме велись заумные, нудные и глупые по разумению Тавра. Он присутствовал не раз, Владимир не таился, охотно включал в работу и чужие мозги, а своей головой Тавр гордился не зря. Уже доказал, что котелок на его плечах варит лучше, чем у многих родовитых, стоявших у трона Ольги, Святослава и Ярополка.

Запах кавы распространялся теперь по всему терему. Вслед за князем к ней пристрастились бояре и даже гридни. Сувор ненадолго отлучался в Жидовский квартал, возвращался с мешком ароматных зерен. Иудеи набивались поставлять каву прямо в терем, но Сувор воспротивился: обманут, надуют, гнилье да попревшее в дороге спихнут, все племя у них такое, а так он в их закромах все перероет, перещупает, выберет самое лучшее. Теперь в княжьем тереме уже вдвоем с Кременем носили в чугунке наверх ароматное пойло, разливали по махоньким чашкам князю и боярам.

На этот раз у князя был сам Несс, верховный жрец всей земли Русской. Каву он брезгливо отодвинул, но и в сторону чаши с хмельным медом не повел бровью. Для него Борис, его помощник, готовил особый отвар из трав. Несс, который помнил еще молодого Рюрика, так о нем говорили, был бодр и свеж, хотя и с виду напоминал столетний вяз, а глаза блестели жизнью.

— Ты должен знать, княже, что когда долго-долго, невообразимо долго, вечность обретала форму, она приняла облик Праяйца…

— А из него явилось Прадерево, — нетерпеливо сказал Владимир, — на котором теперь сидит Род в облике белого сокола. Это я знаю, великий волхв. Пропусти несколько веков своей мудрости, насладимся же главным! Жизнь так коротка, прямо утекает как песок меж пальцев! А сделать надо так много.

Волхв поморщился, взглянул строго, заговорил чуть измененным голосом:

— И когда великий Род родил двух сыновей…

— Белобога и Чернобога, — снова перебил Владимир. — И это знаю. Волхв, жизнь коротка, я хочу успеть до старости услышать конец твоего рассказа.

Несс вспылил, воздел было себя грозно, но хоть перед ним сидел почти что юнец, но глаза у него были совсем не молодые, в них была тоска и боль много повидавшего человека, словно из тела юного князя смотрел другой человек — неулыбчивый и жестокий. И Несс опустил на лавку, сказал глухо:

— Эх, княже… не вижу в тебе почтения к великим деяниям народа нашего.

— Эх, волхв, — ответил ему Владимир в тон, — меня больше волнует, что с моим народом будет, чем то, что было! Но ты рассказывай. Авось, и в прошлом отыщется какое-то зерно, что можно прорастить нам на пользу.

— А знаешь ли, что русским он стал зваться только что, а это время

— песчинка в сравнении со всей его жизнью?

— А это важно?

Волхв хотел было снова вспылить, привык к послушанию младших волхвов, но князь смотрел требовательно, и он сказал лишь с легкой укоризной: