Князь. Записки стукача

Федор Михайлович представил меня. Суворин усмехнулся:

– Так вот он, наш Монте-Кристо! Все хочу вас спросить: ваша таиландка хорошо еб…я? Надеюсь, не обидел вас нашим древним словом… Просто не имел счастья еб…я с таиландками!

Я ответил что-то язвительное.

Федор Михайлович торопил меня уйти, но не забыл снабдить своей последней статьей, написанной для «Дневника писателя».

Однако некое чувство подсказывало мне, что за взволнованностью Достоевского кроется тайна.

У дверей меня поджидала нетерпеливая Анна Григорьевна.

Но я придумал, как задержаться – уронил возле нее папку, и листы с его статьей рассыпались по полу.

Я начал неторопливо собирать, она бросилась мне помогать – все, что вышло из-под его пера, было для нее священно…

Собирая листы, я услышал удивительный разговор.

Суворин:

– Что вы скажете о наших нынешних ужасах?

Федор Михайлович:

– Я все о них думаю. Представьте себе, Алексей Сергеевич, что мы с вами стоим у окон магазина Дациаро и любуемся выставленными картинами… Около нас встал человек, который притворяется, что смотрит. Он чего-то ждет и все оглядывается. Вдруг поспешно подходит к нему другой человек и говорит: «Сейчас Зимний дворец будет взорван. Я завел машину». Мы это слышим! Как бы мы с вами поступили? Обратились бы к полиции, к городовому, чтоб он арестовал этих людей? Вы пошли бы?

Суворин:

– Нет, я не пошел бы.

Федор Михайлович:

– В том-то и дело! Ведь это ужас. Это – преступление. Мы, может быть, могли бы предупредить… Вот набивал папиросы и думал, перебирал причины, по которым нужно это сделать: причины серьезные, важнейшие, государственной значимости и христианского долга. А другие причины, которые не позволяли бы это сделать, – прямо ничтожные. Жалкая боязнь прослыть доносчиком… Представил, как приду, как на меня посмотрят, станут расспрашивать, делать очные ставки, пожалуй, предложат награду… Напечатают: Достоевский указал на преступников. Разве это мое дело? Это дело полиции. Она на это назначена, она за это деньги получает. А мне бы либералы не простили. Они измучили бы, довели до отчаяния… Разве это нормально? У нас все ненормально, оттого все это происходит, и никто не знает, как ему поступить. Не только в самых трудных обстоятельствах, но и в самых простых…

Как много мне объяснил этот разговор! Сколь многое я понял!

В этот момент Анна Григорьевна закончила собирать драгоценные листы.

Но уходить мне было рано. Меня теперь мучительно интересовал один вопрос… И ответ должна была дать Анна Григорьевна.

Я спросил ее, чтобы начать разговор:

– Что поделывают наши родственники?

– Неужто вам интересно? А то наши обижаются, говорят, вы совсем не родственный человек, забыли их!..

Все в той же убогой гостиной я был усажен на диван, на овальный столик был поставлен дурной дешевый кофей, которым славился этот дом.

Анна Григорьевна поместилась напротив. После чего я и задал свой вопрос:

– А не заходит ли к Федору Михайловичу госпожа Корба?

Она вздрогнула. Она, видимо, запамятовала наш прежний разговор. Но вспомнила… И полилась ее речь:

– Заходит! И часто! Сначала приходит молодой человек – предупредить о ее приходе. А потом она. Глазища горят! Волосы на голове – густой лес… Горгона Медуза. Сущая дьяволица! Боже, как я страдаю… Вокруг него всегда невозможные женщины… Как я страдала раньше, когда ему писала та разлучница, – (это она о Сусловой). – Я шпионила за моим мужем. И вот она исчезла, а сейчас – эта… И я опять схожу с ума.

– Давно ли она была у вас?

И она сказала то, о чем я уже догадался:

– Совсем недавно. Федор после нее сам не свой… Нет, у них не роман, упаси Боже, хотя глядит она на него, как кошка… Он после нее всегда страдает. Она ему расскажет что-то, а он страдает… В прошлый раз, когда она ушла, я ждала припадка. И случился! Он упал и расшибся. Я плакала, просила, чтоб ноги ее больше не было. А он страшный стал, говорит: замолчи! А потом сам плакал, просил прощения: «Христос в тебе, Аня». Но запретил о ней говорить. Я только с вами, по-родственному… – Она спохватилась, взяла с меня клятву – никому об этом разговоре. Но чувствовал – рада. Облегчилась рассказом, оттого и набросилась на слушателя.

Вечером, вернувшись домой, подвел итоги. Что означал этот удивительный рассказ Суворину? Неужто невероятное… Родственник иносказательно объявил ему (ибо не мог держать в себе эту тайну – душа болела!), что знает о готовящемся взрыве, но донести не имеет возможности! «Мне бы либералы не простили. Они измучили бы, довели до отчаяния».