Князек

Уговоры Себа действовали на Вильяма, как припарки на мертвеца – а когда о предстоящем отъезде объявили детишкам, то они пришли в такой неописуемый восторг, что все пути назад были напрочь отрезаны. И через пару дней Вильям с детьми отправились вдогонку старой труппе – Себ и его родня молча глядели им вслед. Все их пожитки погрузили на большого белого мула – туда же поместили и обеих девочек, Сюзан и Мэри – они сидели прямо на тюках. Вильям нес за спиной малютку Вилла, завернутого в одеяльце, и вел за руку старшего сына – Амброз от волнения совершенно онемел. Дойдя до угла, Вильям обернулся, махнул рукой на прощание – и маленькая процессия направилась в сторону Лондона навстречу новой жизни, а, может, и на свидание с прежней...

...В труппе к тому времени произошли ощутимые перемены – умер Остен Хоби, Джек Фэллоу превратился в добропорядочного хозяина трактира, а Дик Джонсон перешел в другую труппу. Но старина Кит Малкастер по-прежнему был на месте – и принял Вильяма с распростертыми объятиями.

– Ах, как хорошо, что у меня снова есть умный собеседник! А твоя игра и особенно пение поможет всем нам. Ведь сегодня между труппами бешеная конкуренция – и чтобы преуспеть, необходимо выделиться. А уж с тобой-то... Но твои бедняжки... А паренек умеет петь? Он весьма хорошенький и сможет вскоре играть женские роли – если, конечно, сумеет выучить текст.

Вильям улыбнулся: – Амброз – находка для нас. А что до девчонок – они пока малы, но шить уже умеют, и от них будет польза.

Кит пожал плечами:

– Хорошо-то хорошо, но, думаю, все-таки нужна женщина, чтобы приглядывать за малышом.

– Женщины всегда найдутся, их всюду хоть пруд пруди, – беспечно ответил Вильям. – Но никак в толк не возьму, почему я сам не гожусь в воспитатели. Подумаешь, тайна за семью печатями! Их нужно кормить, когда они голодны, и следить, чтобы они хоть время от времени мылись. Они ведь словно зверюшки – сами дадут понять, чего им надо. Заплачут, когда проголодаются, а если захотят спать – просто лягут и уснут.

Кит от души рассмеялся:

– Совершенно новая концепция воспитания! Поручусь, что эти дети будут куда счастливее всех прочих!

– Ну, а теперь, давай-ка потолкуем о важном – какие пьесы мы будем ставить? И уж коли мы заговорили об Амброзе, то у меня есть новая песенка...

Так началась новая и удивительная жизнь для детей – переезды с места на место, из таверны в таверну, на спине белого мула или же в тряской повозке среди груды костюмов, ночи в дешевых гостиницах или крошечных мансардах – а иногда просто в стогу сена... А порой они засыпали прямо там, где сидели – на скамейке, на полу... Они научились выпрашивать еду и знали, как растрогать какую-нибудь сентиментальную вдовушку или же сердобольную хозяйку таверны. Зачастую их брала на время под крылышко одна из множества добросердечных бездетных шлюх – когда папа был чересчур занят...

Они смотрели все пьесы подряд – и вовсю помогали: передвигали мебель, устанавливали декорации, шили костюмы, переписывали роли... Амброз, счастливый и гордый до глубины души, уже играл небольшие роли и пел песни, а Сюзан с Мэри за сценой изображали гром и звуки битвы при помощи барабанов и свистулек. Много странного и непонятного довелось им увидеть – порой они удирали от сборщиков налогов, сидели в бесконечных тавернах, где пьяные мужики тянули нараспев непристойные песенки, а проститутки наперебой предлагали себя клиентам... Покуда папа и дядя Кит обсуждали пьесы и музыку, дети засыпали прямо на соломе – или же их втихомолку укладывала в постель жена хозяина гостиницы. Словом, дивная была жизнь – и никто из них не променял бы ее ни на какие сокровища!

Осенью 1581 года Селия родила близнецов – девочку и мальчика, которых назвали Алетея и Амори. Джэн и Мэри были в восторге от имен – а Нанетта поворчала, но вынуждена была признать, что это прелестнейшие малютки, каких ей когда-либо приходилось видеть.

– Ну разумеется, – поддразнивал ее Джэн. – Они ведь твои правнуки. И наверняка будут не только самыми красивыми, но и самыми умными, и самыми...

Габриэль, склонившись над колыбелькой, озадаченно рассматривал младенцев:

– По-моему, они просто маленькие уродцы – все красные и сморщенные. И с чего вы решили, что они будут умненькие – они ведь не могут говорить, и вообще ничего не умеют!

– Не волнуйся, это уже сейчас ясно видно, – ответила Нанетта. – И пододвинь-ка колыбельку поближе, дитя мое, – и подыми кружево, чтобы я могла посмотреть. – Габриэль послушно исполнил просьбу: он боялся острого язычка бабушки. Нанетта глядела на младенцев с затаенной нежностью. Она уже не могла взять их на руки – ведь в последнее время руки ее сильно отекали, немели и болели: она и ложку-то поднимала с трудом, и даже порой, когда боль становилась невыносимой, уединялась в своей комнате, и там Одри кормила госпожу с ложечки, словно ребенка. Страдания ее усугублялись еще и тем, что она всегда втайне гордилась красотой и белизной своих рук. Она знала, что все в мире тленно – и все же как хотелось ей прижать младенцев к груди!