Князек

– Ох, Мэри, как это дурно! – произнесла, наконец, Нанетта. – Неужели я так плохо тебя воспитала. Неужели и я, и Симон, и отец Филипп сделали тебя такой – наглой, алчной и бессердечной? – Мэри опустила глаза. Лицо ее горело – но, увы, не от стыда... Нанетта печально посмотрела на Джэна.

– Ладно, Джэн. Я терпеливо тебя выслушала – а теперь я и вправду устала и хочу лечь в постель.

– Но...

– Не теперь, Джэнни. Мне нужно подумать. Утром я сообщу тебе о своем решении. Скоро... – она помолчала, потом пожала плечами. – Я буду молиться за тебя. Помолись и ты, сынок.

А ночью, то и дело пробуждаясь – ведь теперь ее сон был старчески чутким, хотя в молодости она тоже особенно не разнеживалась – Нанетта неторопливо продумывала ситуацию. Дело зашло достаточно далеко, и придется открыть Джэну всю правду – иначе Мэри принудит его обратиться к Полу, которому достаточно тяжело и без всего этого... Нельзя позволить мрачным призракам былого терзать его измученную душу. По давней привычке она не могла молиться, лежа в постели. С усилием, стараясь не потревожить Одри, она выбралась из кровати, накинула на себя покрывало – в комнате было довольно прохладно – и опустилась на колени прямо на голые доски пола. Она молилась Господу, Пресвятой Деве – и святой Анне, своему ангелу-хранителю, матери Богородицы – а потом, отчаявшись выразить словами все то, что терзало ее сердце, все повторяла и повторяла «Отче наш» на латыни – языке своего детства... Наконец, озябшая и измученная, она легла в постель и уснула. Утро выдалось ясное и холодное, и после утренней своей совместной молитвы с Симоном она попросила Джэна принести ей теплый плащ и выйти с ней в сад.

– Я хочу побыть с тобой наедине, – сказала она – а в саду нам никто не помешает. И даже ты, Мэри, – прибавила она, увидев, что та собирается тоже надеть плащ. – Это касается только Джэна.

Их взгляды скрестились, словно мечи: Мэри глядела враждебно, но Нанетта пересилила – и молодая женщина покорно отступила. Тепло одетой и подвижной Нанетте было приятно гулять по саду. Какое-то время они бродили молча, просто наслаждаясь свежестью и какой-то прозрачностью, царящей в Божьем мире. А небо было голубое – совсем как глаза Вильяма... Нанетта в сотый раз спрашивала себя, права ли она была, скрыв от Пола правду – может быть, стоило силой заставить Вильяма вернуться под родной кров, теперь, когда никого, кроме Артура, у отца не осталось? На стену опустилась трясогузка и уставилась на них, помахивая хвостиком, – глаза Джэна тут же устремились на пичужку. Нанетта искоса глядела на сына, любуясь его твердым и ясным лицом, губами, готовыми в любой момент улыбнуться, темно-синими глазами с пляшущими в них искорками смеха... О, как хотела бы она охранить его от тревог и зла, сберечь в нем эту радость жизни, присущую ему от рождения! Таким он был и когда она впервые привезла его в Уотермилл в качестве наследника Джеймса... Почему этому пламени суждено всегда угасать? Ах, нет – оно все еще пылает в Джейн. От нее как бы исходил свет – это был свет истинной веры. Она жила словно в райском саду, никогда не покидая его пределов. Нанетта также ни разу не изменила вере отцов, но разница между ней и Джейн состояла в том, что для Нанетты ведомы были хаос и тьма, царящие за стенами райского сада, а Джейн даже стен не видела: для нее Эдем – это и был весь мир...

– Джэн, – наконец заговорила Нанетта, – как ты думаешь, почему я скрывала все от тебя так долго?

– Чтобы защитить эту женщину... мою мать…

– Да, чтобы защитить ее – и тебя тоже. Ты и вправду думаешь, что я продолжала бы молчать, если бы знание могло принести тебе пользу? Для тебя же лучше было ни о чем не знать...

Джэн встретился с ней глазами:

– И все же незнание не может быть лучше знания. Всем нам свойственно любопытство.

– Впрочем, теперь поздно что-либо обсуждать... Я вижу, что должна открыть тебе все. Но я вверяю тебе эту тайну – и ты должен сохранить ее. О, нет, – прибавила она, увидев выражение его лица, – я не потребую от тебя клятвы: не хочу прибавить к твоим грехам еще один. Уверена, ты сам поймешь, что лучше молчать. Ты... или нет: Мэри совершенно права. Елизавета была твоей настоящей матерью.

Они долго молчали. Она чутьем уловила, что хотя Джэн и догадывался, но все же до сих пор не позволял себе до конца в это поверить. Это оказалось для него ударом. Она отчетливо видела, что он вспоминает прошлое и соотносит новость со своими детскими впечатлениями...

– Ее уже много лет нет в живых, – сказал он.

– Теперь ты понимаешь, что защищала я тебя.

– А она... она знала?

– Нет. Возможно, догадывалась – но, по-моему, приказала себе не думать и не вспоминать. Это ведь дело прошлое, а разум наш порой удивительно милосерден... Ни одна душа не знала, куда делся младенец. И никто не ведал, откуда взялся ты. И никому бы не пришло в голову связать эти два события воедино. Пожалуй, лишь...

– Что? – живо спросил Джэн. Нанетта нахмурилась.