Княжья доля

— Вон как, — задумчиво протянул Константин. — А что же ты вместе со всеми меня славил? Я же сегодня по холопской правде суд вершил.

— Нет, княже, — окончательно осмелел вирник, удивляясь в глубине души тому, что он решился возразить взбалмошному, неуравновешенному, а порою и просто бешеному князю. — Ныне ты по Русской Правде судил. В точности так, как в ней сказано. А что она ныне холопской оказалась, так ведь выпало так, да и... — он запнулся, но все-таки решил договорить до конца то, что у него наболело. — Сплошь да рядом не боярина утесняют, — он даже ухмыльнулся, представив себе плачущего от обиды Житобуда или Завида, — а смерда, да закупа, да холопа обельного, который и вовсе бессловесен. Хотя и всякое бывает, — поправился он тут же, чтобы быть до конца беспристрастным.

Константин усмехнулся и направился к коню. В это время, вынырнув из толпы, к нему приблизился Вячеслав. Оглянувшись и заметив, что на несколько шагов вокруг никого нет, он демонстративно поклонился и восхищенно протянул:

— Ну, ты, княже, силен. Молоток, одним словом. Все по-честному. Я в восторге, да и народ тоже.

— Спасибо, — поблагодарил Константин.

— А с последним делом вообще высший класс получился. Прямо как в кино. Вот уж не подумал бы, что ты такой головастый.

— Ну тут не совсем моя работа, — решил быть до конца честным Константин.

— А чья?

— Александра Иваныча, — улыбнулся Константин и, видя недоумевающее лицо Славки, пояснил: — Куприна, балда. Классику читать нужно. Это я из его «Суламифи» взял. Подошло как нельзя лучше.

— Так ты не сам все это придумал, — разочарованно протянул Славка.

— Грамотно и в нужный момент применить теорию на практике тоже уметь надо, — возмутился Константин таким пренебрежением и, уже взобравшись кое-как на коня, проворчал недовольно под нос: — Действительно лучше, когда блюдо подано, а рецепт приготовления для всех тайной остается. Так-то оно покрасивее будет, — и, заметив неподалеку вирника, вновь обратился к нему: — Ну что, значит, будем по Русской Правде суд вершить? Чтоб над людишками князь был владыкой, а над ним — покон, так?

— Истинно говоришь, — низко склонился перед ним вирник. Вот радость-то. И не чаял, не гадал, даже в помыслах не держал он таких слов, которые изрек сейчас Константин. Видать, не целиком он в батюшку своего буйного пошел, не иначе как кровь тихой княгини-матушки, незлобивой да рассудительной, в нем забродила. Дай-то Бог, дай-то Бог.

— А ты, вирник, почему на коня не садишься, — осведомился Константин, когда тот только разогнул спину.

— Да я, княже, рядышком тут живу. Вон и домишко мой, — недоумевая, показал он на видневшийся чуть дальше церкви в узком переулочке невысокий серенький дом, затаившийся за сплошным дубовым частоколом.

— А на пир княжий?

— Коли повелишь, княже, сей миг примчусь, — совсем растерялся вирник.

— Коли повелишь, — протянул, передразнивая его, князь и упрекнул: — Вон бояре мои совсем не гордые. Без повеления едут. А ты только по особому приглашению готов пожаловать?

— Так то бояре, княже. Тебе с ними думу думать, совет держать, — пожал плечами вирник. — А я кто?

— А ты выше — блюститель покона и... Правды Русской, — отрезал Константин и распорядился: — Жду на пиру тебя ныне! И не только ныне, но и впредь, без особого приглашения. — Огрев коня плетью, он помчался в сторону своего двора. За ним устремилась кавалькада невеселых бояр и молодых задиристых гридней, любой из которых раньше мог практически безнаказанно оскорбить вирника, унизить его, обозвать нехорошим словом. До сегодняшнего дня. Ныне же, чувствовал старый судья, начиналось для него что-то совсем другое. И даже всадники, в иное время не больно-то обращавшие внимание на такую мелочь, могли толкнуть его конем, чтоб не стоял посреди дороги, не мешал проезду, теперь объезжали его сторожко, опасаясь, как бы не задеть.

— В чести ты сегодня? — осведомился последний всадник из свиты, специально осадивший своего жеребца возле растерянного вирника и оказавшийся боярином Онуфрием, набольшим изо всех. — Гляди ж, нос не задери, — ухмыльнулся он криво и буркнул: — Это я пред князем за тебя хлопотал, ведай и помни.

— Благодарствую, боярин, — угодливо согнулся в поклоне вирник, но едва тот проехал, задумчиво пробормотал: — Так я тебе и поверил, благодетель.

Он презрительно хмыкнул, уже успев понять то главное, чего еще не понял Онуфрий. Дело не в том, что Константин вирника на пир свой пригласил, а совсем в другом. Ныне князь впервые за долгие годы по правде судил, по самой что ни на есть, невзирая на то, кто перед ним стоит, и взыскивая с виноватых по покону.

И старый Сильвестр чуть ли не рысью, улыбаясь на ходу, припустился к своему дому, но скоро опомнился и, едва удерживаясь от того, чтобы вновь не перейти на бег, заставил себя двигаться чинно и неспешно, именно так, как надлежало, на его взгляд, шествовать блюстителю Русской Правды.

* * *