Княжья доля

— Да нет охотников, княже, поршни на шрамы менять, а то я бы с радостью. Глупый нынче народ пошел. Не верит, что ныне княжья ласка куда дороже поршней будет, — уж чуть ли не откровенно издевался гусляр, одной рукой легонько почесывая багровый рубец, шедший у него по всему лицу от левого виска прямо до уголка рта.

— Наверное, песню пел плохо. Может, сегодня сызнова испробуешь? — попытался сделать хорошую мину при плохой игре Константин.

— А у него все песни едины, княже, — раздался сзади голос боярина Онуфрия. С коня тот не слез, и вороной жеребец беспокойно всхрапывал, пытаясь подойти поближе к певцу, но умело сдерживался искусным седоком. — Он, княже, — пояснил Онуфрий, — сколь я песен ни слыхал, завсегда напраслину на князей да на бояр возводит. Послушать, так мы все — сплошное зверье. Может, и слушать его не стоит, а сразу в поруб определить? Прошлый раз Стожар этот только по доброте твоей и вышел оттуда, княже, когда ты из похода вернулся вместе с князем Глебом. Ныне же, видать, сызнова туда восхотел.

— По доброй воле в поруб мой никто не полезет — нечего чепуху-то молоть, — резко оборвал его Константин и вновь задумчиво повернулся к певцу.

— Думаю, что несладко тебе жить доводится, коли песни все такие? — медленно произнес он.

— Отчего же все, — задорно усмехнулся певец. — Хочешь, и веселые запою. Про поход ваш с князем Глебом или ту, где мудрость боярская да княжья прославляется.

Константин помолчал с минутку, выбирая, затем решился. Учитывая то, что в песне про удачливый поход гусляр непременно споет про разоренные деревни да про русских мужиков, русскими князьями же и полоненных, он подумал, что лучше все же послушать про мудрость. К тому же, судя по всему, эта сатира не только по нему одному ударит, но и по боярам, причем неизвестно, кому больше достанется.

— Валяй про мудрость, — кивнул он и призывно махнул свите, приглашая всех послушать.

Остатки толпы, человек двадцать-тридцать, тоже не уходили, хотя и сжимались все плотнее, норовя укрыться за Стожаром. Гусляр же, гордо усмехнувшись, иронично прищурился, с силой ударил рукой по струнам и запел. Песня была долгая, и рассказывалось в ней, как два глупых смерда, не поделив наследства от отца, пошли к боярину, чтобы тот рассудил их по справедливости. Боярин же за суд свой мудрый забрал у них половину этого наследства, но дележка им вновь не понравилась, и они пошли на суд к князю. Тот тоже разделил все по справедливости, а в качестве оплаты присвоил и вторую половину.

Ой, ты гой еси, княже мудрый,
Княже мудрый да разумный,
Рассудил ты их, по Правде Русской,
Да по чести судил, да по совести.
А что спорить им теперь, спорить нечего,
И по правде все делилось, и по чести.
Одному прореха на штанах досталася,
А другому тож дыра, на рубахе только.
Не обидно никому, не завидно,
Рассудил их поровну добрый князюшко,
Добрый князюшко, свет наш батюшка,
Да боярин важный, вельми мудрый.

— Вот и потешил я тебя, — усмехнулся гусляр. — Только дивно мне. Ведь никогда такого не было, чтоб князь песню мою до конца дослушал. В обычае у них до средины добраться, не более, и лаской немедля одарить. А ты, княже, все выслушал, до словечка и молчишь до сих пор. Или песня не по душе пришлась?

— Что повелишь, княже? — шепнул Онуфрий прямо в левое ухо Косте, нестерпимо благоухая чесноком и луком. — В плети взять пса или в поруб?

— Так и то и то можно, — угодливо осклабился еще один боярин и, дыша уже в правое ухо, но точно таким же ароматом, сощурив и без того узкие глазки-щелочки, вкрадчиво шепнул: — Поначалу шелепугой вволю накормить, а уже после и в порубе почивать положить. — И засмеялся мелким дробненьким смешком, тряся вислыми, как у старого бульдога, брыжами щек.

— Зачем же так сразу. Может, и вправду видел где-то Стожар суд неправый, — обернулся Константин к своей челяди, злорадно замечая, как вытягиваются у них от неожиданного решения лица, и постановил: — С нами сей певун сладкоголосый далее поедет, да на наш суд пусть поглядит. Может, и иную песню сложит. Как тебе?

Гусляр стиснул зубы.

— И поглядеть погляжу, — пообещал он многозначительно, — и сложить сложу. Только глянется ли она тебе, княже?